чтобы падал он наземь, – и вот на горах волны,
подобные волнам морским, и они напоят поле каждого в местности его. Как 
прекрасны
предначертания твои, владыка вечности! Нил на небе – для чужестранцев и для 
диких
животных о четырех ногах, а Нил, выходящий из преисподней, – для Земли 
Возлюбленной.
Псалом: Ты наполняешь горы с высот Твоих, плодами дел твоих насыщается земля.
Ты произращаешь траву для скота и зелень на пользу человека, чтобы произвести 
из земли
пищу…
Гимн: Ты установил ход времени, чтобы вновь и вновь рождалось сотворенное
тобою, – установил зиму, чтобы охладить пашни свои, жару, чтобы(зрели посевы).
Псалом: Ты сотворил луну для указания времени, солнце знает свой запад…
Гимн: Города и селения, поля и дороги и Река созерцают тебя, каждое око 
устремлено
к тебе, когда ты, диск дневного солнца, поднимаешься на небо.
Псалом: Все они от тебя ожидают, чтобы ты дал им пищу их в свое время. Дашь им 
–
принимают, отверзаешь руку твою – насыщаются благом. Сокроешь лицо твое – 
__________мятутся,
отнимешь дух их – умирают, и в персть свою возвращается (Пс, 103: 13 – 27).
Отмечая подобные совпадения, трудно избавиться от мысли, что существует прямая
связь между двумя сочинениями, и возникает невольный вопрос, не было ли у гимна
Эхнатона и этого иудейского псалма некоего общего сирийского источника или же 
103-й
псалом создан под влиянием оригинального стихотворения фараона.
Оба варианта не исключаются, но, учитывая высокое поэтическое дарование 
Эхнатона
и его оригинальность, скорее всего, именно его текст стал образцом для автора 
псалма.
Когда юный фараон сложил этот гимн, ему, вероятно, было около двадцати двух лет,

тот самый возраст, когда многие знаменитые поэты написали свои шедевры. Эхнатон,
 по-
видимому, искренне верил в то, что он был единственным человеком, которому 
явился бог.
И тот факт, что он никогда не упоминал о каких-либо своих предшественниках или
учителях, неизменно говоря о себе как об основателе нового культа, указывает на 
то, что
идеи, выраженные в гимне, принадлежали лично фараону. Религию Эхнатона называли 
не
иначе как «Учением», – таким образом, сам фараон выступал в качестве «учителя»,
излагавшего своим последователям основы нового культа.
Глава 3
МЕРИРА СТАНОВИТСЯ ВЕРХОВНЫМ ЖРЕЦОМ АТОНА
Таким образом, культ Атона обрел стройность и утвердился в новой столице как
официальное вероучение. Эхнатон теперь получил возможность передать руководство
культом тому из своих приближенных, кто показал себя особенно ревностным
приверженцем его учения, чтобы уделять внимание другим делам и прежде всего 
проблеме
обращения в новую веру остальной части Египта.
Как глава государства, Эхнатон должен был ежедневно решать тысячу дел,
требовавших именно его участия, и его высокие принципы заставляли его глубже 
вникать в
различные административные проблемы, чем это делали его предшественники. Из-за 
слабого
здоровья он не мог слишком перенапрягаться, однако в Египте ни до него, ни 
после не было
правителя, в голове которого рождалось бы столько планов.
Юный царь сам разъяснял своим приближенным новую доктрину, и легко представить,
как он сидел по многу часов в своем дворце или под деревьями в садах, разбитых 
вдоль
Нила, рассказывая чиновникам и вельможам о красоте и величии Атона.
Одним из самых горячих поклонников учения оказался некий Мерира, который,
похоже, был давним сторонником реформаторского движения, и именно ему Эхнатон
передал обязанности «верховного жреца Атона в городе Атона», чтобы высвободить 
себе
время для управления царством и обращения всех подданных в свою веру.
К сожалению, о жизни Мериры нам известно очень немного, но на стенах его
гробницы, расположенной в горах за городом, присутствуют несколько рельефов,
приоткрывающих нам некоторые моменты его биографии.
На одной из стен изображено облачение Мериры в одежды верховного жреца. Мы
видим царя с его женой и одной из его дочерей, они стоят у окна, живописно 
украшенного
гирляндами.
Оконный проем обрамляют изображения гирлянд из цветущих лотосов и яркие
занавески; царственные особы наклоняются, чтобы приветствовать Мериру и других 
людей,
собравшихся на галерее. Развевающиеся по ветру ленты свисают с изящных колонн в 
форме
лотоса, поддерживающих крышу, соперничая в яркости с красными и голубыми 
веерами из
перьев страуса в руках у