Фениксу важнее другая часть мифа о Мелеагре, 
в которой герой, оскорбленный матерью, Алфеей, демонстративно удаляется от 
битвы и не помогает защищать родной город от куретов. Калидонские старцы даже 
выделяют ему — при жизни — особый священный
ных для него на данный момент размышлений о верности и предательстве, говорит: 
«Лишь Одиссей, хоть не своею волею / пошел в поход, был верен, честно воз 
тянул» (Аг., 832—833). Одиссей, наряду с Нестором и Идоменеем, есть самый 
функционально «старший» из пришедших под Илион ахейских героев, сознательно и 
упорно ориентированный на ностос — несмотря на всю свою откровенно трикстерскую 
природу (которая, собственно, в сочетании с первой характеристикой и задает 
основную коллизию его собственной судьбы — и «Одиссеи»),
        1 Еще раз отсылаю к «скифскому» разделу, где речь достаточно подробно 
идет и о ритуально-жертвенной природе индоевропейских сюжетов, связанных с 
растительными мотивами (а тем более с мотивом сгорающего дерева), и о «Царской» 
природе такого зооморфного кодового маркера, как кабан (а главное героическое 
событие в жизни Мелеагра — охота на калидонского вепря)
    
208

В  Muxau.WH. Тропа звериных слов

надел земли в пятьдесят десятин, TEUEVOC, (IX, 578), как богу или погибшему 
герою. Но только после того, как куреты вошли в город (то есть «переступили 
порог») и Мелеагра начала умолять его молодая жена (подчеркнуто «семейный», 
«старший» характер мотивации), он согласился вступить в бой — и отбил 
противника. Логика Феникса сводится к тому, что Мелеагр, в отличие от Ахилла, 
еще не получив обещанных ему даров, врага все равно отразил: Агамемнон же якобы 
предлагает Пелиду возмещение ущерба прямо здесь и сейчас:
...еще Мелеагру не отдано было
Многих прекрасных даров; но несчастия так отразил он.
(IX, 598-599)
И далее:
Если же ты без даров, а по нужде на брань ополчишься, Чести подобной не снищешь,
 хоть будешь и брани решитель.
(IX, 603-605)
    Феникса очень волнует то обстоятельство, что Ахилл может упустить 
возможность сторицею вернуть себе утраченную честь. Единственное, о чем он 
«забывает» рассказать в истории о Мелеагре, так это о том, что Мелеагр так и не 
получил обещанных даров (а вернее, получил их посмертно, ибо, как только он 
отбил куретов, Алфея сожгла заветную головню, и Мелеагр умер). Ритуальный смысл 
этого эпизода достаточно внятен: не вернись Мелеагр в героический, «младший» 
статус, он не остался бы героем. Головню нужно было сжечь вовремя. Калидонские 
старцы ничуть не нарушили обычая выделять герою теменос посмертно. Мелеагр 
пытался было улизнуть в «долю старшего сына», но его вовремя заманили обратно.
    Ахилл, однако, обнаруживает изрядное, вполне достойное зрелого мужа умение 
разгадывать такого рода «недоговоренности». Он выбрал свою долю и отказываться 
от нее не желает. И Фениксу он отвечает как умудренный опытом дипломат: с одной 
стороны, показав, что заметил подмену тезиса и что Феникс ему не противник даже 
и в такого рода играх, а с другой — максимально завуалировав и подсластив 
горькую пилюлю:
Феникс, отец мой, старец божественный! В чести подобной Нужды мне нет; я 
надеюсь быть чествован волею Зевса'. Честь я сию сохраню перед войском, доколе 
дыханье Будет в груди у меня и могучие движутся ноги.
(IX, 607-610)

Греки

209

    Издевательское «отец мой» (а Феникс проклятием собственного отца был 
обречен на бездетность, по ряду версий мифа) в сопровождении следующего за сим 
предложения «оскорбить того, кто меня оскорбляет» и назавтра же отправиться с 
Ахиллом вместе домой, к Пелею, к настоящему отцу, ставит в затянувшейся беседе 
с Фениксом точку1.
    И единственный, кто убеждает Ахилла хотя бы чуть-чуть смягчить позицию, — 
это Аякс. Показательно, что его аргументация выигрышна именно потому, что 
адресована она уже не Ахиллу-герою, а Ахиллу—«старшему сыну», и оперирует не 
категориями доблести, чести и славы, но вполне хозяйскими и «взрослыми»: 
ответственный человек не должен лелеять в груди обиду и мысли о мести, которые 
подобают лишь безответственным, «младшим» (отвечающим только за себя, а потому 
имеющим право себя не контролировать). Ответственный человек не откажет тем, 
кто пришел в его дом просить о помощи, и он должен принять выкуп, если этот 
выкуп соответствует величине нанесенного ущерба: каковым бы ни был ущерб.
Смертный, с душою бесчувственной! Брат за убитого брата.
Даже за сына убитого пеню отец принимает;
Самый убийца в народе живет, отплатившись богатством...
(IX, 632-634)
    И как раз эту логику Ахилл воспринимает. Правда, его ответ также носит 
отчасти игровой характер: он соглашается вступить в войну только в 
одном-единственном случае — если «людоубийца» Гектор придет к его собственному 
порогу. Здесь трудно не углядеть отсылки к «хитрой» истории Феникса о Мелеагре. 
И в то же время Ахилл еще раз демонстративно подчеркивает свой «старший» статус,
 — пусть не столько реальный, сколько желательный. Он не желает воевать «за 
порогом», то есть там, где воюют «младшие», но
         1 Вообще в 9-й книге Ахилл выказывает удивительную наклонность к 
Trugrede, «обманным речам», или, вернее, к «речам с двойным смыслом», которые 
впоследствии станут едва ли не ыавным стилистическим приемом аттической 
трагедии. Так, решающее слово «от послов» остается за Аяксом: Аякс говорит 
весьма эмоционально и даже умудряется слегк