амоубийства Аякса, вообще достаточно популярная в античном 
искусстве2. Из двух известных версий самоубийства художник явно следует не 
Софокловой, а Эсхиловой: Аякс у него неуязвим, и меч, не способный пробить его 
тело, гнется, каклукг. Аякс в отчаянии оборачивается к стоящей рядом с ним 
Афине. Афина же указывает рукой на то единственное место, ко-
       1 Этрусское бронзовое зеркало, Бостон, античная бронза, № 37. См.: [von 
Масп 1900].
      Перечень изображений, связанных со смертью Аякса, см.: [von Mach 1900: 
94]
1 См.: Schol. Soph. A/. V. 833.

252

В. Михайлин. Тропа звериных слов

торое, согласно данному варианту мифа, уязвимо на теле Аякса: на подмышку.
    Миф этот, приведенный в схолии к 833-му стиху Софоклова «Аякса» со ссылкой 
на Эсхила, однозначно относит Аякса к числу неуязвимых героев, столь обильно 
представленных в архаических эпических традициях (Ахилл, Геракл, Сигурд, 
Кухулин, Батрадз и т.д.). По этой версии, Геракл, заехавший в гости к Теламону 
на Са-ламин и радушно принятый хозяином, попросил Зекса, чтобы первым у 
Теламона родился сын, — и Перибея, жена Теламона, тут же родила мальчика1. 
После чего Геракл нарек младенца Аяксом, обернул своей накидкой из шкуры 
Немейского льва, тем самым сделав его неуязвимым для оружия. Однако, как и 
положено неуязвимому герою, на теле у новорожденного осталось одно уязвимое 
место — там, где Гераклов колчан помешал шкуре соприкоснуться с кожей. По 
схолии к 821-му стиху XXIII песни «Илиады», этим местом была шея (чем и 
объясняется желание «хюбриста» Диомеда поразить Аякса именно в шею поверх щита 
во время вооруженного поединка на погребальных играх по Патроклу). По схолии к 
833-му стиху Софоклова «Аякса», горит Геракла попал на подмышку.
    Принадлежность Аякса к числу неуязвимых персонажей сразу выводит нас на 
совершенно иное осмысление как его судьбы в целом, так и конкретного факта его 
самоубийства. Центральная коллизия, которая так или иначе отсылает ко всем 
неуязвимым персонажам индоевропейской эпической традиции (наряду с особыми 
обстоятельствами рождения и воспитания, выраженной опасностью, которую такие 
герои представляют для «своих», и т.д.), выводит нас на проблему «ложного 
бессмертия». В архаических индоевропейских кодах два основных жизненных 
сценария, доступных мужчине, связаны с двумя разными способами смерти и 
соответственно «причащения» своим, значимым мертвым. «Старший сын», 
превратившись со временем в отца семейства, обладателя высокого гражданского 
статуса, имеющего право отправлять семейные культы и представлять интересы 
семьи (включая в это понятие как живых ее членов, так и предков) при 
отправлении культов общинных, после смерти автоматически станет одним из 
«отцов», накопителей и держателей семейного «блага», «счастья», «фарна». 
«Младшему сыну» подобный путь заказан2, и для него единственная дорога, 
позволяющая войти после смерти в семейный пантеон, лежит не через 
поступательное и долговременное «количественное» накопление «семейного блага», 
но через «качествен-
         1	Этот эпизод, в отрыве от последующего сюжета о «даровании неуязви
мости», см. также в- Apollodorus, III, 12, 7; Pindar, Isthm. VI, 35 ff.
2	Более подробное рассмотрение этой дихотомии см. в предыдущей главе

Греки

253

ный скачок» — через героическую смерть на поле боя, которая даст его 
родственникам (после отправления соответствующих посмертных процедур) право 
трансформировать его «славу» в семейный символический капитал. «Старшая» модель 
не ориентирована на «длинную судьбу», то есть на сколько-нибудь длительное 
пребывание в маргинальном воинском статусе. Для нее непременная юношеская 
экспедиция в эсхатэ должна как можно скорее — сразу по получении достаточных 
доказательств воинской состоятельности, позволяющих претендовать на высокий 
мужской статус, — привести к ностос, к гомеровскому «возвращению желанному». 
«Младшая» модель изначально ориентирована на «длинную судьбу», на полную и 
окончательную приписку к маргинальной воинской зоне, на азартное «стяжание 
корыстей» и «ловлю удачи» в ожидании неминуемой — и славной — смерти, которая 
позволит вернуться домой пусть не физически, но на крыльях «быстро летящей» 
славы, клеос. При этом общая протяженность жизни персонажа обратно 
пропорциональна длительности пребывания в эсхатэ. «Старшие» живут долго, 
«младшие» — коротко, но славно.
    Неуязвимый персонаж по самой своей природе оказывается между этих двух 
жизненных стратегий. Он по определению — герой, то есть однозначно приписан в 
маргинальный «младший» статус, обречен «длинной судьбе» и короткой жизни. Но 
врожденная неуязвимость не менее властно обрекает его на долгую жизнь, тем 
самым наделяя качествами, свойственными «старшей» модели. К тому же у 
неуязвимого персонажа и обстоятельства рождения, как правило, оказываются 
двусмысленными с точки зрения выбора жизненных стратегий: чаще всего он 
является единственным сыном своих родителей, что автоматически делает его 
«витязем на распутье». Един