тор придет к его собственному 
порогу. Здесь трудно не углядеть отсылки к «хитрой» истории Феникса о Мелеагре. 
И в то же время Ахилл еще раз демонстративно подчеркивает свой «старший» статус,
 — пусть не столько реальный, сколько желательный. Он не желает воевать «за 
порогом», то есть там, где воюют «младшие», но
         1 Вообще в 9-й книге Ахилл выказывае1 удивительную наклонность к 
Trugrede, «обманным речам», или, вернее, к «речам с двойным смыслом», которые 
впоследствии станут едва ли не главным стилистическим приемом аттической 
трагедии. Так, решающее слово «от послов» остается за Аяксом- Аякс говорит 
весьма эмоционально и даже умудряется сле1 ка «скорректировать» доселе 
непоколебимую позицию Ахилла — о чем см. ниже. Однако общая интонация обиды, 
звучащая в обращении Аякса к Ахиллу, может быть вызвана не только явным 
провалом посольской миссии, но и скрытой издевкой в адрес самого Аякса, которая 
была заключена в приведенной выше иронической похвале Ахилла бессмысленным 
стараниям Агамемнона обезопасив ахеян, возведя вокруг них стену и окружив ее 
рвом и кольями. Аякс, «второй лучший» воин в ахейском стане, традиционно 
именуется именно как ерхое, Axmuv, «твердыня ахеян»
    
210

В. MuxaiuuH   Тропа звериных слов

свое он готов отстаивать с мечом в руках, как то и подобает ответственному мужу.
 Он станет воевать с «божественным Гектором» только в том случае, если Гектор 
попытается захватить его, Ахилла, корабли и тем лишить его права на ностос.
    Что ж, позиция Ахилла кажется вполне устойчивой и, самое главное, 
выигрышной. Однако возникает вполне закономерный вопрос: почему Ахилл, столько 
времени уверявший всех и вся в своей готовности уехать завтра же, так и не 
спускает кораблей на воду? Ответ напрашивается сам собой: никакой статусной 
неопределенности на самом деле не существует. Ахилл всего лишь «играет в 
старшего», примеряя на себя ту роль, которой ему сыграть не суждено. Он на 
время отходит от предначертанной ему стези, чтобы тем вернее подчеркнуть ее 
непреложность и неизбежность. Агамемнон, кстати, совершает симметричную 
«прогулку в чужой статус», чтобы затем вернуть себе свой, исконный, 
оправдавшись после публичного отречения Ахилла от гнева тем, что не он виноват 
в ссоре, а Зевс, Судьба и Эринис.
    Сентенция, высказанная в сердцах Диомедом Агамемнону относительно Ахилла, 
который так и не соизволил принять предложенных даров, по сути, совершенно 
верна: Диомед недаром «замещает» Ахилла на время его «забастовки». Он отчасти 
ему единосущен и понимает его, как никто другой:
Царь знаменитый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Лучше, когда б не просил ты 
высокого сердцем Пелида, Столько даров обещая: горд и сам по себе он, Ты же в 
Пелидово сердце вселяешь и большую гордость. Кончим о нем и его мы оставим; 
отсюда он едет Или не едет — начнет, без сомнения, ратовать снова, Ежели сердце 
(Qv\ioq) велит и бог всемогущий воздвигнет...
(IX, 697-703)
    Так и будет: никуда Ахилл из-под Илиона не денется. Его героическая судьба 
велит ему погибнуть на пике славы и лечь в троянскую землю, и суть конфликта не 
в отказе от судьбы (ибо таковой попросту невозможен), а в драматической 
задержке оной. Ахилл, парадоксальным образом выполняя предсказанное Фениксом, 
«ополчится на брань без даров, по нужде» и «чести не снищет, хоть будет и брани 
решитель», — той чести, которую предлагает ему Агамемнон в меру своей 
компетенции. Так и будет, поскольку слава Ахилла далеко выходит за пределы 
возможностей Агамемнона дать ему честь либо лишить его оной. Он — не один из 
ратующих под Илионом героев. Он — единственный.
    
Греки

211

    Фетида, которая, заказывая Гефесту новые, последние для сына доспехи, 
жалуется на свою материнскую долю:
Зевс даровал мне родить и взлелеять единого сына, Первого между героев! —
(XVIII, 436-437)
не слишком внятно намекает на особый статус Ахилла. В этой фразе совмещены два 
уже оговоренных обстоятельства: Ахилл особый потому, что он и старший и младший.
 Поэтому ему до поры до времени «можно все»; возможно, именно поэтому он и 
«первый между героев». Однако в жалобе Фетиды содержится скрытый намек еще на 
одно обстоятельство: у Фетиды должен был родиться вовсе не Ахилл. Согласно 
предначертанию судеб, она должна была родить не от смертного, а от бога, и не 
первого среди смертных, а первого среди богов, который со временем должен был 
свергнуть с престола своего отца, Зевса, и занять его место точно так же, как 
когда-то Зевс сверг Кроноса, а тот — Урана.
    Смерть Ахилла не случайно является главным условием взятия Илиона. Илиону 
суждено пасть: соответственно Ахилл не может не умереть. Вся Троянская война 
затеяна едва ли не исключительно для этой цели. Первые же строки «Илиады», 
которые привычно звучат нам в переводе Гнедича как обращение к пагубному для 
ахейцев гневу Ахилла:
Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи 
бедствий соделал; Многие души могучие славных героев низринул В мрачный Аид и 
самих распростер их в корысть плотоядным Птицам окрестным и псам (совершалася 
Зевсова воля)... —
(I, 1-5)
могут иметь и совершенно иной смысл, если в первой строке первое же слово 
(ifjviv понимать не как «гнев», а, согласно трактовке Грегори Надя в его работе 
«Патрокл, представления о загробной жизни и древнеиндийские три огня» [Надь 
2002: 119—162], — в значительно более широком смысле, связанном со своего рода 
«напоминанием» герою от лица его славных предков (Патро-клеос!) о его долге 
перед ними: «напоминанием», которое вдыхается в грудь героя богами и требу