того времени пустующий рабочий кабинет покойного Ришелье.

Следствием всего этого был целый ряд политических событий, в частности резкая 
активизация оппозиционного дворянского движения, называемого Фрондой, когда 
толпы парижан скандировали на площадях: «Долой Мазарини!», но королева-регентша 
свои влечения ставила выше соображений гражданского мира в государстве.

Гражданский мир — понятие довольно сложное и требующее неформального подхода, 
потому что искусственно созданная видимость такого мира чревата гораздо более 
тяжелыми последствиями, чем открытый конфликт, который так или иначе завершится,
 выдохнется, исчерпав себя. То же самое, что нарыв, который требует скальпеля 
хирурга.

Отдавая должное кардиналу Мазарини, нужно заметить, что в борьбе с Фрондой он 
проявил себя искусным дипломатом и в то же время достаточно непреклонным 
защитником абсолютной королевской власти. Этот человек умел, когда это 
требовалось, четко произносить слово «нет», и за четкость произношения этого 
слова он считался одним из самых влиятельных политиков в современном мире. 
Естественно, не только за четкость, но это свойство очень редко встречающееся, 
а потому весьма ценимое.

Он добился политической гегемонии Франции в Европе, прибегая подчас к 
нестандартным решениям, вызывающим целую гамму противоречивых чувств, среди 
которых в итоге превалировало восхищение.

Например, для участия в осаде и штурме крепости Дюнкерк, захваченной в свое 
время испанцами, Мазарини пригласил 2400 запорожских казаков, которые в составе 
армии принца Людовика Бурбона де Конде (1621—1686 гг.) проявили чудеса героизма 
и внесли достойный вклад в блистательную победу французского оружия, одну из 
самых значительных в ходе Тридцатилетней войны.

Конечно, этот человек был далеко не бескорыстен, если брать во внимание 
огромнее состояние, которое он сколотил, сидя в кресле первого министра 
французского королевского двора. Что и говорить, он себя не забывал, но при 
этом не забывал и дело, которому служил, и это совершенно бесспорно.

В конце концов, все, что происходит в нашем подлунном мире, оценивается 
исключительно по результатам, и вовсе не по благим намерениям, речам, лозунгам 
и попыткам, которые не увенчались успехом по правдоподобным причинам…



КСТАТИ:

«Обладать и создавать — вот проявление самых сильных человеческих страстей. В 
этом — вся особенность человека».

Жюль и Эдмон Гонкуры



Мазарини обладал тем, что создал — в той или иной мере, но все-таки создал, 
сотворил из ничего что-то, а не наоборот, как многие и многие, претендующие на 
славу и вечную историческую память…

А еще он обладал Анной Австрийской, и это было загадкой, над которой ломали 
головы и современники этой странной пары, и их потомки. Действительно, неужели 
Анна Австрийская не могла найти менее компрометирующего сексуального партнера, 
в особенности тогда, когда он еще не был признанным Европой государственным 
деятелем, а был просто чужеземцем сомнительного происхождения и неопределенных 
намерений?

Когда в ту пору ее близкая подруга, герцогиня де Шеврез, завела разговор на эту 
тему, Анна расхохоталась и сказала: «И ты веришь этим глупым сплетням? У нас с 
ним не может быть ничего общего в этом плане хотя бы потому, что он итальянец. 
Понимаешь? И-таль-я-нец!»

Герцогиня де Шеврез была достаточно опытной женщиной и поняла, что ее подруга 
имеет в виду так называемую «итальянскую любовь», а попросту говоря, анальный 
секс, который традиционно считается пристрастием всех итальянцев. Но даже если 
и так, то в чем проблема? Герцогиня пришла к выводу, что Анна лукавит, и, что 
более чем вероятно, вовсю занимается с этим подозрительным брюнетом его 
«итальянской любовью», разве что в знак благодарности за обучение давая ему 
уроки «французской любви», каковой, тоже традиционно, считается оральный секс.

Так или иначе, но версия относительно привязанности Анны к Мазарини на почве 
сексуального гурманства была одной из самых распространенных и в то время, и в 
последующие. Впрочем, версия — это всего лишь предположение, не более…