— Предлагаю выпить за здоровый консерватизм, — сказал Костя, взглянув на 
рабочий стол Профессора, где возвышалась стопка тетрадей в коленкоровых 
обложках.

— Да, — усмехнулся именинник, — двадцать первый век, общие тетради в клетку и 
перьевая ручка… Компьютер остался там, в прошлой жизни… Собственно, Лев Толстой 
ведь писал ручкой… Думаю, прогресс заключается не в средствах, а в целях, как 
это ни парадоксально.

— Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, — заметил Костя.

— Всякая дорога имеет два конца, и один из них…

Не успел я закончить эту не слишком оригинальную мысль, как все мы замерли, 
услышав скрежещущий звук поворота ключа во входной двери.

Это была Она.

Мы с Костей начали было откланиваться, ссылаясь на крайнюю занятость, однако 
Она, освобождая свою дорожную сумку от кульков и коробок, проговорила, 
обращаясь к Профессору:

— Воздавая должное тактичности ваших друзей, Мастер, ставлю в известность о том,
 что, если не прогоните, намерена провести в этой квартире ближайшие семьдесят 
два часа.

Профессор просиял.

Мы задержались ровно настолько, сколько потребовалось времени, чтобы выпить за 
прекрасную даму и пожелать имениннику того праздника, который будет всегда с 
ним…

Кофе мы пили уже у меня на кухне.

— М-да… — сказал Костя, — видать, такая уж планида у нашего мэтра…

— Ты о чем?

— Эта дамочка оканчивала универ лет через десять-двенадцать после нас. Но дело 
не в этом. Она замужем…

— Понятное дело.

— Да ни хрена тебе не понятно! — Костя чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся 
ароматным дымом. — Дрянь дело, ох какая дрянь… Ее муж… короче, очень крутой 
мэн… Очень. Депутат. Нефть. Заправки. Автопарк. Криминал. Весь джентльменский 
набор народного избранника… М-да… Уж лучше те юные соски с истфака… Господи, 
когда в отставку? Я ведь уже двадцать четыре года блюду безопасность, будь она 
неладна!

Он выпил «на посошок» и растаял в синей апрельской ночи.

Дней, примерно, через десять после этого разговора я увидел, как Она спешила к 
подъезду Профессора какой-то дерганой, без привычной вальяжности, походкой, и 
лицо у нее было бледное, с темными кругами под огромными карими глазами.

Тогда я еще подумал, что недавняя трехдневная самоволка, по всей видимости, не 
прошла незамеченной со стороны ее избранной народом половины, но не придал этой 
ситуации должного значения. Помнится, я еще не без сарказма подумал о том, что 
рога — прекрасное дополнение к депутатскому значку, некий символ вселенской 
справедливости. Эти игривые умопостроения в стиле Джованни Боккаччо увели меня 
в сторону от реалий бытия образца второго года третьего тысячелетия, о чем я 
вспоминал потом с горьким раскаянием.

А реалии были такими.

В один из ласковых дней конца апреля в наш двор (по рассказам соседей, т.к. я в 
это время присутствовал на церемонии открытия очередной выставки, посвященной 
замученным властью поэтам) медленно въехал большой черный джип. Он остановился 
возле парадного, где проживал Профессор. Из машины вышли двое молодых людей, 
хорошо одетых, при галстуках, аккуратно подстриженных, чем живо напомнили 
старухам комсомольских деятелей былых времен.

Они вошли в парадное и буквально через пару минут вышли в сопровождении 
Профессора, одетого по-домашнему и даже «как-то затрапезно». Эта деталь 
насторожила дворовых кумушек, и не зря, как оказалось впоследствии.

Профессор исчез.