удача – и едва удержался от того, чтобы не помчаться вниз, перепрыгивая через 
три-четыре ступеньки.
Память у него была идеальная, и уже через час, не блуждая, он подъехал прямо к 
дому Тараса Горшина. Оставил машину у забора, не глядя на часы, определил время 
– десять двадцать пять – и минут десять прогуливался по берегу расположенного 
неподалеку пруда, поглядывая на воду. Кто-то следил за ним, лениво, добродушно, 
словно за букашкой, в любой момент, однако, готовый пустить в ход клыки и когти,
 и Матвей сам себе кивнул, обобщив впечатления: Горшин, судя по всему, дома.
Так оно и было.
– Проходи. – Тарас открыл дверь и посторонился, пропуская Матвея, ничуть не 
удивившись, когда тот позвонил. – Что так долго гулял вокруг?
Матвей вошел и остолбенел.
Перед ним был громадный ледяной грот, сверкающий огнями и радужными искрами. В 
их ослепительном свете все предметы приобретали причудливые очертания. Над 
гротом зияла бездонная черная пропасть космоса, утыканная алмазными иглами 
звезд.
– Не стой на пороге, – прилетел издалека знакомый голос. Матвею показалось, что 
это сталагмит ожил и говорит с ним. От его немыслимой формы буквально рябило в 
глазах.
Матвей шагнул на зеркало льда, подсвеченное снизу, и оказался в прихожей Тараса,
 резко отличавшейся от стандартных коридорчиков городских квартир. И тотчас же 
сталагмит превратился в хозяина, с любопытством глядящего на гостя.
– Что-то показалось?
– Да как тебе сказать…
– Откровенно.
– Откровение – постулат религии, а я воспитан иначе. Теперь ответь ты: что я 
видел?
Горшин жестом пригласил Матвея в гостиную.
– Ты видел мир скрытой реальности, причем – третьим глазом, он у тебя, похоже, 
открылся, с чем и поздравляю. Как я и предполагал, человек ты не совсем обычный,
 паранорм. Человек вообще есть переходное звено от биологического к 
энергетическому уровню жизни, но ты стоишь чуть ближе к последнему. Зачем я 
тебе понадобился?
Матвей остановился посреди комнаты, с недоверием оглядывая стены, шкафы, мебель.
 Ему то и дело мерещились странные полупрозрачные тени и мерцания, создающие 
вокруг фон внечувственной, не поддающейся измерению, иной жизни. Но, может быть,
 это просто галлюцинации, рождаемые прямой мыслепередачей хозяина?
– Почему ты скрыл, что ребята из «Щита» похитили, кроме обычного оружия, еще и 
«глушаки» с «болевиками»?
Горшин подошел к стене, раскрывшейся вдруг, как бутон розы, сунул руку в черный 
проем и, достав пистолет «волк-2» и автомат «гном», которые выкрал со склада 
батальона «Щит», бросил их Матвею. Затем вытащил второй пистолет, и Матвей 
понял, что это и есть суггестор «удав», «глушак». Во время похищения ему было 
не до того, чтобы разглядывать оружие, и второй пистолет он взял на всякий 
случай, не догадываясь, что это такое.
– Я был уверен, что ты знаешь. Кстати, красивая машинка, да? Люблю все 
совершенное… Кроме того, ты должен знать, что гипокризия[46] – такое же оружие 
в руках контрразведчика, как меч или пистолет.
Он снова спрятал «глушак» в проем, снял со стены дзин, односторонний японский 
меч, а свободной рукой бросил Матвею акинак – обоюдоострый кельтский меч.
– Раз уж ты здесь, я скажу тебе, кто я такой в этом мире.
Прыжок через стол (!) – поворот – удар! Матвей с трудом парировал удар, нырнул 
вниз, перекатился в угол, вскочил на ноги, не касаясь пола руками, перед 
глазами снова блеснула смертельная сталь. Клинки высекли искры, взметнулись 
вверх, прикрывая владельцев веером защитных взмахов.
– Кэндо мусоби, – сказал Тарас. – Неплохо. Но это не предел.
Новый выпад, каскад приемов, вращений и ложных ударов, всплеск на поражение, 
звон столкнувшихся клинков, отскок. На левом запястье Матвея появилась царапина.

– Айкидок, держи цуки-но кокоро[47]. Русбой этому не учит?
– Учит, – почти беззвучно выдохнул Матвей, начиная атаку. Он никогда не считал 
себя мастером фехтования, но отступать не хотелось.
Мечи встретились вверху, внизу, сбоку, спиралью очертили фигуры бойцов, 
встретились вновь. Горшин отступил с царапиной на предплечье, кивнул.
– Капоэйра[48], стиль паука. Я тебя недооценил. И все-таки это тоже не предел.
Прыжок Тараса был таким быстрым, что он как бы размазался в воздухе, а клинок 
его меча и вовсе исчез из поля зрения. Матвей отступил, но было поздно – его 
меч, выбитый хитрым ударом в стиле богомола, отлетел к двери. Двое замерли друг 
против друга: меч Горшина был направлен в горло Матвея, но дуло пистолета 
«волк-2» смотрело в лоб Тарасу.
– Хорошо, – хладнокровно сказал Горшин через секунду. – Почти ничья. – Отступив,
 он повесил меч на место, кивнул на диван: – Садись.
Матвей сел с хмурым видом, убрал пистолет.
– Точнее, проиграл я. Но мечи – не мой стиль. Ты что-то начал говорить о…
– Продолжаю. Тебя все время волновал вопрос, почему я, человек Круга, ввязался 
в опасные игры обычных людей. Отвечаю: причин несколько. Первая, хотя и не 
главная: я исповедую принцип абхадья[49] лишь наполовину.
Матвей задумался.
– Если так, то тебя надо было здорово обидеть, чтобы ты встал на путь мести.
Глаза Горшина не только потемнели – провалились в бесконечное Ничто, в них