компран па? Андестенд ми, май френд? Кивни, язык жестов я тоже понимаю. Вот и 
отлично. Теперь ты мой бенефициарий, а это значит, что я тебя предупредил, 
сопляк.
Фыркнула одна из девушек, потом захихикали остальные, захохотал благодушно 
настроенный волосатогрудый «патриарх». Под этот смех Матвей и удалился, 
чувствуя «аморальное удовлетворение», но далеко не уверенный в том, что акт 
воспитания подействует на привыкшего себе ни в чем не отказывать Жоржа.
Поскольку машину Матвей оставил за три квартала до общежития, чтобы не 
«светиться» понапрасну, он решил проехать две остановки на трамвае. И оказался 
свидетелем достаточно громкого разговора двух гегемонов, возвращавшихся то ли с 
работы, то ли с застолья.
– Прихожу я, бля, вчера домой, Серега, а они уже обедают без меня: жена, бля, 
дочь, бля, и этот хмырь е… в рот! Зять, значит. Ну, я и говорю…
Матвей переглянулся с невысоким седым пассажиром, стоявшим рядом. Седой кивнул 
на беседующую пару:
– Высокоинтеллектуальный у них разговор. – Вряд ли он понял подтекст сказанного.

Матвей ответил без улыбки:
– Может быть, он сказал правду. Но вообще-то сейчас это норма.
– Вы правы. Но я всегда был уверен, что самое большое отклонение от нормы – 
посредственность, серость, а не наоборот. Вы меня понимаете?
– Понимаю.

Поставив машину во дворе дома, Матвей сел было к терминалу, но раздавшийся 
звонок радиотелефона изменил его намерения. Звонил Дикой:
– Хорошо, что вы дома. Срочно в управление.
– Что случилось? – У Матвея, что называется, екнуло сердце.
– Случилось. – Щелчок защиты линии и гудки отбоя.
Несколько мгновений Матвей смотрел на трубку как на готовую взорваться гранату, 
потом быстро собрался и, чувствуя приближение каких-то неподконтрольных ему 
событий, покинул квартиру.
Управление военной контрразведки «Смерш-2» занимало скромное двухэтажное здание 
на Фрунзенской набережной вместе с финансовым надзором Министерства обороны и в 
этот поздний час было погружено во тьму. Окна кабинета Дикого тоже не светились,
 но это просто работала лазерно-поляризационная защита, затемняющая стекла.
Соболева ждали. Двери сами закрывались и открывались за ним, как только он 
появлялся в поле зрения скрытых телекамер, и через минуту он уже входил в 
небольшой, но технологически уютный кабинет генерала. Валентин Анатольевич, в 
белой рубашке с галстуком, поднялся ему навстречу, пожал руку, кивнул на стулья 
с кожаными сиденьями.
– Когда вы в последний раз виделись с Ивакиным, Матвей Фомич?
– Вчера вечером. А что с ним?
– Убит. Именно вчера вечером у двери той же явочной квартиры. Тело обнаружили 
только во второй половине следующего дня, то есть уже сегодня, но вас не было 
дома.
Несколько мгновений Матвей находился в шоке. Вскинулся:
– Не может быть!
Генерал молча налил себе воды, выпил, подвинул сифон к гостю, но Соболев не 
взял.
– Такие вот пироги, капитан.
– Ничего не нашли? Следы… обстоятельства… Как его убили?
– Это одна из загадок трагедии. Такое впечатление, будто Борис Иванович 
разодрал себе все тело ногтями, а потом пытался руками вынуть сердце.
Матвей молча смотрел на Дикого. Тот мрачно кивнул:
– В принципе, такое возможно… если применить кое-какую секретную аппаратуру. 
Следов не оставляет никаких. Но тут еще предстоит поработать экспертам. О вашем 
свидании Борис Иванович сообщить мне успел, но подробностей не знаю. Так что 
выкладывайте, что у вас есть.
Матвей поднял похолодевшие пронзительно-голубые глаза, пряча в глубины души 
недоумение и боль.
– Я хочу участвовать в расследовании.
– Там и без вас специалистов хватает, Матвей Фомич. А вы на время вообще 
отстраняетесь от участия во всех операциях. Я понимаю ваши чувства, но…
– Товарищ генерал!
– Это приказ, капитан! Успокойтесь. Почитайте-ка, это вам. – Дикой подвинул на 
край стола два конверта. Это были письма Соболеву, посланные в Рязань. Для всех 
родственников он продолжал жить и работать там.
Матвей машинально вскрыл конверты. Одно письмо было от Кузьмы Федоровича, деда 
по отцу, проживающего в Красноярском крае, второе – от двоюродной сестры Лиды, 
уехавшей с мужем после его демобилизации в село под Вологду. Кузьма Федорович 
приглашал погостить, отдохнуть на пасеке, а Лида, всегда веселая, энергичная, с 
оптимизмом встречавшая все жизненные невзгоды, вдруг посетовала на судьбу.
Мужа ее Матвей не жаловал: маленького роста, рано облысевший толстяк, 
дослуживший в свои тридцать пять лет до майора, не проявил себя в семейной 
жизни никак. Надо было безумно любить такого рыхлого и тяжелого на подъем 
человека, чтобы кормить, одевать, стирать, все покупать самой и содержать дом в 
идеальной чистоте, в то время как единственное, что делал этот майор, кроме 
чтения газет и многочасового времяпрепровождения у телевизора, – выносил по 
воскресеньям ведро с мусором.
Почему он ушел из армии, Матвей не понял. Лида говорила, что специалистом ее