Максимальный импульс убьет вас через несколько секунд, не поможет даже знание 
«живы» и «зеркальный щит», оптимальный же заставит помучиться несколько минут. 
Ну-с, молодой человек, что предпочитаете?
– Мразь! – выговорил Тарас, начиная движение.
И в тот же миг на голову ему обрушилась бетонная плита: кто-то, очевидно, 
разрядил в Горшина «глушак».
Впрочем, это был не «глушак».
Догадка пришла позже, когда Тарас пришел в себя и обнаружил, что голова 
осталась на месте, руки-ноги целы, а сам он стоит как статуя и не может 
сдвинуться с места.
– Какой вы, однако, нетерпеливый, Граф, – долетел откуда-то издалека голос 
Рыжайса. – Чтобы тягаться с нами, Посвящения в Круг маловато будет. Приемчики 
ваши хороши для простых смертных. Я ведь только одно словечко шепнул, а вы уже 
и двинуться не можете. А если бы я его проговорил в полный голос?
Только теперь Тарас вспомнил, что перед «падением плиты» на голову он 
действительно услышал негромкое слово, соответствующее японскому иероглифу 
«син» [19]. Он попытался пошевелиться и не смог. Мышцы не слушались, будто тело 
стало каменным и твердым, будто их парализовала неведомая сила. В отчаянии он 
крикнул внутрь себя: «Давай»! – напрягся изо всех сил, так что глаза застлала 
красная пелена, но добился лишь временной слепоты и темноты. Правда, блокаду 
мышц прорвать удалось, и он даже стал их чувствовать, но тело осталось рыхлым, 
как мешок с песком, и не хотело шевелиться.
– Вы очень способный ученик, – сказал Эдмонд Анатольевич с брезгливой гримасой.
 – Но так и останетесь Незавершенным. Антонина, девочка, закончи этот 
эксперимент, подойди к этому лоху поближе и выстрели. Покажи, как ты его любишь.

Тоня подошла к Тарасу, подняла пистолет.
«Тошка»! – крикнул он мысленно с ужасом и жалостью.
Палец Тони на курке дрогнул. В пустых глазах на мгновение появилась мысль… и 
понимание… тоска и боль… и любовь!
Она вдруг быстро поднесла пистолет к виску и выстрелила!
– Не-е-ет! – выговорил Тарас непослушными губами, заставляя себя сделать шаг, 
пытаясь выбить «болевик» из руки девушки.
Но было уже поздно!
Тоня слабо вскрикнула, широко раскрыла глаза, задохнулась от боли и словно 
погасла, опускаясь на пол. «Болевик» со стуком выпал из ее руки, стало тихо.
Все присутствующие в кабинете смотрели на нее с удивлением, проняло даже 
телохранителей Рыжайса, и даже он сам некоторое время не двигался, озадаченный 
случившимся. Затем качнул головой, глянул на Тараса:
– Какая незадача, Граф. Она предпочла пожертвовать собой! Как в кино прямо-таки.
 Что делает с людьми любовь, а? Может быть, поэтому нам никак и не удается 
справиться с вами? Но пора расставаться, дела, знаете ли. Прощайте, Граф, в 
этой жизни мы, наверное, уже не встретимся.
Он махнул рукой, приказывая телохранителям толкать коляску к выходу. Наставил 
на Тараса два пальца и коротко выбросил направленное точно в цель слово:
– Син!
С пальцев президента «Купола» сорвались тусклые сиреневые змейки энергии, 
вонзились в глаза Тарасу, и снова ему на голову упала «бетонная плита» прямого 
пси-воздействия, вышибая сознание. Однако за миг до этого он открыл мостик 
связи между сферами сознания и подсознания, и энергоудар просто перебросил 
«полюсы ума», загнал способность мыслить в спинной мозг. И все же удар был 
слишком силен. Он отнял последние силы, остановил сердце, оборвал дыхание, и 
Тарас безвольной куклой упал рядом с той, которую поклялся освободить любой 
ценой.
– Уберите их, – брезгливо сказал Эдмонд Анатольевич. – Ноги в бетон – и в озеро,
 чтоб не всплыли. Пойдемте, Генрих, посидим в ресторане, отметим это событие…
Глава 32
ЗА ПРЕДЕЛОМ
Голоса отдалились.
Тарас перестал слышать, видеть и чувствовать, затем вдруг очнулся от чьего-то 
взгляда, открыл глаза.
Он стоял по горло в ледяной воде, над которой колыхались струи серого тумана. А 
из глухой пелены над водой смотрел на него некто, чья кроткая, смиренная и 
вместе с тем необоримая сила пронизывала туман и воду и вливалась в замерзающее 
тело Тараса, согревая душу.
Что за глаза смотрели на него! В них раскрывалась великая глубина, светилось 
великое знание и бесконечная мудрость! Они видели все глубинные движения души 
Тараса, видели все его достоинства и слабости, видели, понимали и все прощали…
– Инфарх… – прошептал он.
– Нет еще, только образ в твоем «я», – прилетел мягкий, бархатный, сожалеющий и 
укоряющий голос. – Тебе дано видеть, а ты идешь, как слепой, ищешь там, где 
потеряли многие, поклоняешься идолам страсти и создаешь культы физического. Но 
ведь Путь воина – в другой стороне, в стороне безупречности.
– Что же мне делать?..
– Не советчики мы… Но когда отступать некуда, когда стоишь на пороге небытия и 
понимаешь, что достиг той грани, за которой ты или есть, или тебя нет, когда 
выбор один – жизнь или смерть, тогда на сцену выходит то, что ты собой 
представляешь. Что тебе ближе: ненависть, любовь, равнодушие, разрушение?
– Справедливость…
– Это не просто слово, это этическая категория, выстраданная твоими предками.