всего экипажа космического корабля, написан очень выразительно. В самый трудный 
момент неудачник -Слопс совершает то, на что не отважился ни один из членов 
экспедиции, отправленной на Венеру за чудесными кристаллами. Этим рассказом 
Старджон утверждает попранное человеческое достоинство.
Блестящего фабулнста Роберта Шекли А. Бестер упрекает за то, что он становится 
все более однообразным, часто повторяя те же ситуации и перенося из рассказа в 
рассказ два-три одинаковых характера.
Джеймс Блиш, как ему кажется, олицетворяет собой и силу, и слабость современной 
научной фантастики. Сила Блиша в том, что он всегда старается подняться над 
событиями и быть объективным. Но при этом, рассуждая об идеях, писатель 
забывает о живых людях. Он интересуется тайнами Вселенной гораздо больше, чем 
теми, кто ее исследует или населяет.
Если Блиш намеренно не обращает внимания на характеры, предпочитая жонглировать 
идеями, то Айзек Азимов — подлинный классик научной фантастики, добросовестный, 
широко эрудированный ученый — переносит основное внимание с характеров на идеи 
по той причине, что у него, как полагает А. Бестер, не хватает внутреннего 
драматизма и эмоциональности. И это приводит к тому, что художественное 
произведение превращается иной раз в беллетризованный научный трактат.
Приведенная оценка творчества Азимова нам кажется не вполне объективной, во 
всяком случае ее нельзя распространить на все его произведения, особенно на те, 
что изданы в русском переводе. Вспомним прежде всего сборник рассказов "Я, 
робот". Несмотря на то что главными героями здесь выступают не люди, а 
высокоорганизованные, думающие машины, они наделены многими положительными 
свойствами, которых так часто недостает людям. Разве не подлинно драматична 
ситуация с временно вышедшим из повиновения роботом Спиди? Он не только спасает 
своего хозяина от неизбежной гибели, но и полностью осознает невольную вину, 
отягощающую его "совесть" ("Хоровод"). А разве не насыщен тончайшими эмоциями 
рассказ "Робби", в котором робот-няня относится с тротательной нежностью к 
девочке Глории и в критическую минуту приходит ей на помощь? Те же, кто читал 
рассказ Азимова "Уродливый мальчуган", этот вдохновенный гимн материнскому 
чувству, конечно, никогда не забудут Эдит Феллоуз, совершившую подвиг 
самопожертвования во имя любви к маленькому безобразному неандертальцу, 
фантастическим способом переброшенному в наше время.
Продолжая свою характеристику "великолепной семерки", А. Бестер останавливается 
на творчестве Филиппа Жозе Фармера, считая его самым смелым из всех авторов. Он,
 по мнению критика, пожалуй, единственный из фантастов, кто не боится довести 
любую идею до логического конца, как бы ни был неприятен этот конец.
Затем следует оценка Рэя Бредбери, которого Бестер называет "мастером протеста".
 "Его произведения напоминают размытые акварели. Это — тончайшее искусство, и 
художник не позволяет себе резких штрихов. Но прочесть подряд сборник Бредбери 
нелегко — слишком уж много нюансов, и порою кажется, что не хватает настоящей, 
пусть даже грубой пищи. Тем на менее Бредбери удалось произвести настоящий 
переворот в научной фантастике".
Оценка этого крупнейшего американского писателя кажется нам в общем 
справедливой, но недостаточно полной: многозначительная формула "мастер 
протеста" осталась нераскрытой. К Бредбери мы еще вернемся.
Если бы появился идеальный, отвечающий всем требованиям Бестера 
писатель-фантаст, то в нем соединились бы "драматическое мужество Хайнлайыа, 
гуманизм Старджона, блеск Шекли, объективность Блиша, энциклопедический 
энтузиазм Азимова, смелость Фармера и высокий стиль Бредбери".
Что и говорить, сплав мог бы получиться удачным! Но, к сожалению, в этой 
суммарной характеристике не нашли отражения многие существенные стороны 
современной англо-американской фантастики.
Слабости ее очевидны, и говорилось о них достаточно много. Это — неумение 
создавать конструктивные представления о будущем, растерянность перед настоящим,
 увлечение фрейдистским психоанализом и новейшими "откровениями" модных на 
Западе философских школ, неверие в возможность улучшить природу человека, 
взгляд на историю как на вечный круговорот событий и т. д. Об этом мы уже 
писали в брошюре "Мир будущего в научной фантастике". А здесь нам хотелось бы 
прежде всего выделить другую сторону англо-американской фантастики — 
свойственные ей критические тенденции, которые, пожалуй, ни на одном участке 
современной западной литературы не выражены столь отчетливо.
Ведь сама природа фантастического образа предполагает его соотнесение с 
действительностью, содержит обычно второй план, некий смысловой подтекст, 
открывающий простор для аллегорических толкований. Реальные жизненные явления, 
порождающие фантастические гиперболы, предстают в новом освещении, в 
неожиданных пропорциях и необычных ракурсах. Благодаря этому критическое начало,
 заложенное в произведении, иногда даже помимо воли автора, разрастается в 
глазах читателя до обобщающего символа.
Речь идет не только о вещах, которые принято относить к жанру "предупреждений", 
но о настроениях и чувствах, владеющих многими писателями. Это тревога за 
судьбу мира и цивилизации. Это неприятие самого строя жизни, лишающего человека 
его человеческой сущности. Это пристальное внимание к участи рядовых людей, 
становящихся жертвами всеобщего конформизма. Отсюда и боязнь сплошной 
автоматизации, при которой люди вытесняются роботами или становятся 
взаимозаменяемыми.
Распространенным представлениям о неизбежности атомной войны и всеобщей гибели 
человечества противостоят включенные в этот сборник рассказы: "Сердобольные 
стервятники" А. Азимова, "Король на горе" Дж. Блиша, "Предел выдержки" Д. 
Кристофера. Объединяет их острое ощущение времени и накаленной международной