агадочной пустынной планеты, будет жить и посылать на Землю 
информацию. Да, рядом с этим вещественным образом мой марсианин был пустым и 
фальшивым призраком. Замок моей фантазии подобно привидению исчез в лучах 
утреннего солнца, и главную роль в этом сыграла бедность не столько 
обывательского воображения, сколько моего собственного. До последнего момента я 
не мог набраться смелости признать себя побежденным и вот потерпел 
сокрушительное поражение. Убит был не марсианин. Убит был я сам.
А теперь, конечно, я сидел и ждал ультиматума, который рано или поздно должна 
была послать мне радиокомпания. И когда ко мне явился посетитель и сказал, что 
хочет поговорить о марсианах, я, естественно, решил, что это посыльный из 
студии. Все для меня было предопределено. Все заставляло ждать внезапного удара 
по самому незащищенному месту.
Жена настойчиво повторила:
— Проводить его к тебе?
— Может быть, это режиссер?..
— Да нет, не похоже.
— И не заведующий отделом?
— Никогда раньше его не видела…
Вот тут я должен был насторожиться. Вряд ли на студии могли дойти до такого 
бесстыдства, чтобы послать ко мне какого-то незаметного, неизвестного мне 
служащего без предварительного уведомления по телефону… Однако дух мой был уже 
сломлен, я ожидал дурных вестей, и мне было не до подозрений. Неодолимая 
робость все более овладевала мною.
— Хорошо, я сам к нему выйду.
Я поднялся, избегая взгляда жены. У меня было такое ощущение, будто меня сейчас 
поволокут на плаху. Я проклинал ракету, я ненавидел бесплодие Марса…
— Держись, — сказала жена.
Она сказала это совершенно спокойно, но мне почудилось, будто она упрекает меня 
за непрактичность, и я взъерошился.
— А что мне держаться? — сказал я. — Подменю марсианина жителем какой-нибудь 
планеты АВ-4-Н, вот и все…
— Я ведь просто так сказала: держись… Хорошо бы здесь окно открыть.
— Не нужно.

— Табачный дым глаза ест. Ты устроил поминки по марсианину?
[8]

— Не по марсианину. По себе самому.
— Так тебе и надо. А производить дурное впечатление еще и на посетителей 
совершенно ни к чему.
— Мне уже ничто не поможет.
Притушив недокуренную сигарету о край пепельницы, полной окурков, я бросил: 
«Провались они пропадом, марсиане!» — и, щелкнув языком, вышел из комнаты. В то 
же мгновение зазвонил телефон. Из студии, подумал я. Значит, все правильно. 
Просто предварительный звонок запоздал или посыльный явился раньше времени.
— Сейчас выйду, — проговорил я, протягивая руку к трубке. — Скажи там ему, 
пожалуйста, пусть немного подождет.
Едва закрылась дверь за женой, как из трубки мне в ухо ударил торопливый голос 
молодой женщины:
— Алло, сэнсэй, не у вас ли сейчас человек, который говорит, что хотел бы 
потолковать с вами о марсианах? Мужчина… Это, видите ли, мой муж.
Странно. Я готовился совсем не к тому.
— Простите, вы говорите из студии?
— Причем здесь студия? Я говорю, это мой муж. Видите ли, дело в том, что он 
страдает раздвоением личности.
— Раздвоением… То есть он сумасшедший?
— Он страстный почитатель вашей, сэнсэй, программы «Здравствуй, марсианин!» Я, 
конечно, не хочу сказать, будто это единственная причина, но факт остается 
фактом, он вбил себе в голову, что он — марсианин… Во всяком случае, он не 
пропустил ни одной вашей передачи, слушает только вашу программу и знать ничего 
не хочет… А тут еще сегодня утром сообщение об этой ракете. Он страшно 
разволновался и с самого утра только и твердит, что непременно должен 
поговорить с вами…
— Вот оно как, сумасшедший… — У меня к горлу комом подступил горький смех, 
словно я опился содовой воды.
— Да, он всего три дня как вышел из больницы.
— А что, это очень неприятно — вбить себе в голову, что ты, марсианин… даже 
если ты сумасшедший? — Смех клокотал во мне, и я не мог понять, смешно мне или 
я отчаянно злюсь. Ну, хорошо, спасибо, что предупредили. Действительно, 
какой-то тип ко мне явился. Но вы не беспокойтесь, я его выставлю в два счета…
— Нельзя, что вы! — вскричала она, и мембрана в трубке задребезжала, как будто 
рванули пополам газетный лист. — Это же очень опасно! Ведь мой муж — буйный…
В ее голосе было столько искреннего чувства, столько любви и беспокойства, что 
я заколебался.
— Но тогда… как же его выписали из больницы?
— Слишком силен был стимул. Эта самая ракета. Он нарочно притворился тихим, 
спокойным… Но вы не волнуйтесь, он никогда не буянит, если его не доводят. Вы 
только слушайте его, и все будет в порядке. Он на удивление тихий и покорный, 
если его слушают. Тяжелее всего бывает, когда ему кажется, что на его слова не 
обращают внимания. Так что можете не беспокоиться. Я буду у вас через тридцать 
минут. Не