. Я и не прислушивался — мало ли что больной говорит в бреду. Но 
сейчас его слова, очевидно, застряли в памяти.
Это была гипнотическая сила, способная вызывать явления, рисовавшиеся в его 
воображении… и как раз за два месяца до происшествия, тогда…
Я невольно содрогнулся. В памяти всплйло еще одно его пророчество. Ровно за два 
месяца до начала трагических событий однажды он, в бешенстве стуча пальцем по 
газете, заорал:
— Пора покончить с Америкой и Англией! Давно пора! Надо задать им хорошую 
трепку! Такую, чтобы больше и не оправились!
Но… разве могут твориться такие чудеса на свете?! В глазах у меня потемнело, к 
горлу подступила тошнота. Впрочем, чем черт не шутит, может быть, это он в свое 
время вызвал войну на Дальнем Востоке?..
К счастью, не все подчинялось воле отца. Наверное, он сам даже и не подозревал 
о своем могуществе. Таинственная сила пробуждалась в нем только тогда, когда он 
впадал в полубезумное состояние. Затем следовал припадок с полной потерей 
памяти. Если он успевал очень сильно пожелать чего-нибудь за этот короткий 
период, это, очевидно, сбывалось. Вот и война шла совсем не так, как ему бы 
хотелось. События на фронте он встречал со скрежетом зубовным. Пожалуй, только 
одно его желание сбылось в то время.
— Я тоже пойду на фронт! — крикнул отец однажды, расстроенный и возбужденный до 
крайности неутешительными вестями о поражении. — Да, да, пойду! Пусть я стар, 
но еще послужу на благо отчизны!
Через два месяца после этого его мобилизовали отправили на передовую.
Но если даже проклятая невидимая война действительно была вызвана отцом, я не 
мог его винить. Что oн такой? Выходец из крестьян, мелкий служащий, забитый и 
жалкий. Пусть крикун, шовинист, но его шовинизм не шел дальше обыкновенного 
злопыхательства и верноподданнических выкриков. Желание «побузить» осталось у 
дего еще от времен жизни в деревне. О политических интригах, разумеется, не 
могло быть и речи. Иногда наша тесная квартира наводнялась какими-то 
подозрительными типами, похожими на завсегдатаев самых низкопробных кабаков. 
Они корчили из себя национальных героев, обжирали и опивали нас, а отец, слушая 
их маниакальные речи и геройский раскатистый смех, пыжился изо всех сил, 
выпячивал впалую грудь и всем своим видом старался показать, что он свой. 
Больше он ни на что не был способен… Бедный отец! Безысходная тоска, уныние 
окружающей действительности и собственная невезучесть толкали его в пекло 
националистических идей, граничащих с бредом душевнобольного. В конце концов он 
всерьез поверил, что во всех его жизненных трудностях виновйт прогнивший 
общественный строй, который существовал в те времена в Японии. Он, как и прочие 
шовинисты, видел только один выход — войну. Но даже если предположить, что 
война произошла по воле одного человека, страшная война, принесшая непоправимое 
горе стомиллионному народу, то, спрашивается, кто внушил этому жалкому, 
забитому безумцу такую злобу и ненависть? Кто внушил ему, что необходимо 
расправиться с другими народами?..
На фронте, во время боя, у отца случился очередной припадок, и он попал в плен. 
Когда война кончилась и пленных репатриировали, к нам в дом вернулся уже не 
просто больной человек, а настоящий калека, нравственно и физически. Раньше он 
внушал нам страх, теперь это чувство сменилось презрением и жалостью. Несмотря 
на все пережитое, отец по-прежнему старался держаться молодцевато и обращался с 
нами строго. Мы, дети, за это еще больше презирали его. Его припадки участились.
 А к тому времени, когда умерла мать, он наполовину потерял рассудок.
Вот уже десять лет он лежит в психиатрической больнице. Врач, мой давнишний 
приятель, обещал установить за ним особое наблюдение, обеспечить хороший уход и 
сдержал обещание. Казалось, пророческий дар отца пошел на убыль. И надо же было 
случиться, что в один из коротких периодов, предшествовавших очередному 
припадку, этот человек, уже стоявший одной ногой в могиле, вдруг сосредоточил 
свою волю и вызвал к жизни проклятие, долгие годы терзавшее его измученную 
душу!
«Всех, всех мобилизовать!.. На войну их!.. Чтобы закалялись, чтобы знали…»
Такси, с трудом преодолев заторы, образовавшиеся на улицах в часы пик, наконец 
остановилось у больницы, Мне оставалось всего десять минут.
— Если хотите застать его в живых, поторопитесь, — сказал главврач. — Когда 
начнется новый припадок, сердце больше не выдержит.
Я вихрем промчался по мрачному коридору и вбежал в палату. Отец, маленький, 
желтый, похожий на обтянутый кожей скелет, лежал на спине, плотно сжав тонкие 
бескровные губы и прикрыв глаза почти прозрачными веками. Его кадык время от 
времени начинал судорожно опускаться и подниматься, из горла вылетали свистящие 
звуки.
— Отец, — воскликнул я, хватая его за плечо. — Отец, скажи, ты сделал это?..
Его веки дрогнули и приоткрылись, хрип в горле усилился.
— Отец, послушай, отец! — у меня отчаянно билось сердце, я схватился за спинку 
кровати, чтобы не упасть. — Останови, прекрати это! Умоляю тебя, перед тем как 
начнется приступ, пожелай, чтобы все кончилось. Прошу, умоляю тебя, слышишь? 
Ради детей, ради твоих внуков…
Внезапно его глаза широко открылись, и я невольно отшатнулся. Подернутые дымкой 
зрачки, невидящий взгляд безумца, погруженного в свой страшный мир…
По телу отца пробежала дрожь — предвестник припадка.
Я снова склонился к изголовью кровати, приблизил губы к его уху.
— Ну, постарайся, пожалуйста, постарайся! Сейчас, а то поздно будет! — крикнул 
я. — Собери всю свою волю и пожелай, чтобы война кончилась. Понимаешь — 
кон-чи-лась! Люди возвращаются с фронта домой!..
Его тонки