бить себя в грудь и проливать слезы отцовской любви, Галя, вместо того, чтобы 
разобраться в себе самой и своих собственных желаниях, и просто по-человечески 
поговорить, прибегла к очередной серии мелких женских трюков, столь любимых 
кинорежиссерами.
 Так она, естественно после того, как ребенок получил мою фамилию, заявила, что 
это вовсе не мой сын, и даже назвала имя человека, своего приятеля, якобы 
являвшегося его настоящим отцом. Потом она торжественно заявила мне, что 
сказала сыну (который в ту пору был слишком маленьким, чтобы как следует 
что-нибудь понимать), что его папа умер. Когда и это не сработало, она сообщила 
сыну, что его отцом являюсь все-таки я.
 Одной из очередных Галиных идей было пожениться для того, чтобы она в 
сельхозинституте смогла получить двухкомнатную квартиру, а потом, если бы я 
захотел, то смог бы и развестись, но я не имел желания участвовать в махинациях 
такого рода, и, устав от всех этих игр, старался держаться от нее подальше, а 
лучше - совсем не встречаться. Галя пыталась отыскать меня, чтобы в очередной 
раз предъявить какие-то четко не формулируемые ею претензии, но застать дома 
меня было сложно, и мы почти не виделись,
 Потом я переехал в Москву и через некоторое время получил письмо от Гали, в 
котором она сообщала о своем тяжелом материальном положении и о том, что я 
должен добровольно начать помогать сыну, иначе она перейдет к решительным 
действиям.
 "Ты - мои личные дела, - сообщала в письме Галя, - и выкинуть тебя из своей 
жизни я не могу. К тебе я зла не помню, но предательства не прощаю."
 С тех пор в течение многих лет она продолжала писать мне письма, в которых 
оскорбления в мой адрес перемежались с объяснениями в любви. Я не отвечал, 
ограничиваясь лишь переводом денег, и постепенно злость и желание оскорбить 
ушли из ее писем, и они превратились в нормальные, спокойные и доброжелательные.

 Галя стала прекрасной и самоотверженной матерью, и она действительно была 
по-своему честным, порядочным и умным человеком. Проблемой в ее отношениях со 
мной был целый ряд внутренних конфликтов и искажений в ее модели мира, которые 
настолько нарушали ее восприятие действительности, что она оказалась неспособна 
сознательно отдавать себе отчет в своих действиях и их последствиях. Я со своей 
стороны относился к сыну с таким же теплом и пониманием, как и к любому 
человеческому существу, и не имел ничего против того, чтобы участвовать в его 
судьбе, что я и делал в первые годы его жизни.
 Единственное, чего я не хотел - это превращать ребенка в орудие воздействия на 
меня. Использование ребенка в разборках между мужчиной и женщиной - один из 
самых распространенных приемов, который используют родители для удовлетворения 
жажды господина и жажды контроля. В первую очередь подобные манипуляции наносят 
вред самому ребенку, записываясь в его модель мира как стереотип поведения в 
семье.
 Я навсегда запомнил слова Учителя, сказавшего, что я не должен пытаться 
воспитывать ребенка, рожденного без моего согласия, к тому же женщиной с 
противоположными взглядами на жизнь и воспитание детей.
 - Вмешиваясь в жизнь такого ребенка ты лишь травмируешь и его и самого себя, - 
сказал Ли. - В него ты привнесешь двойственность, которой и так с лихвой 
наградит его мать, и сам ты в душе будешь страдать, видя свое бессилие в том, 
чтобы сделать его модель мира гармоничной и чистой. Только человек, близкий 
тебе по духу может быть твоим сыном и братом, вне зависимости от того, течет ли 
в его жилах твоя кровь.
 Я прекрасно понимал, что хотя Галя и была готова на все ради ребенка, она, 
сама того не желая, передаст ему значительную часть противоречий своей модели 
мира, и не хотел усугублять ситуацию своим вмешательством. В конце концов, Галя 
завела этого ребенка обманным путем, и она сама должна была нести 
ответственность за это решение. Наверняка в Галиной интерпретации эта история 
прозвучала бы совсем по-другому, но сейчас вы увидите ее такой, какой Галя 
записала ее в своем дневнике, ярко отражающем противоречия в ее отношении к 
жизни и к мужчинам и ее неумение, несмотря на страстное желание, понять саму 
себя.
 Подобные искажения модели мира характерны для многих людей, и я собираюсь 
прокомментировать их, потому что, осознав их на конкретном примере, становится 
гораздо легче видеть их в самом себе и исправлять их таким образом, чтобы ваша 
модель мира не приносила страданий вам самим и окружающим вас людям.
 Итак, обратимся к дневнику.

 "Прошел январь, уже февраль 1982года. Я сижу дома, набираюсь сил и физических, 
и, главное, душевных, чтобы во всеоружии вступить в новую для меня жизнь. Пока 
ничего не задумываю, кроме имени человечка, которого я жду.
 Он будет Шурка. Долгожданный, выстраданный морально. Какой он будет? Буду ли 
я? Перейду эту грань? Это тоже лезвие бритвы. Два мира по разным его сторонам. 
Один - оптимистический, радостный, полный забот, тревог, волнений, в общем - 
нормальный человеческий. Другой - тьма, обиды, разные комплексы, 
подозрительность. Какая моя сторона?"

 Здесь мы сталкиваемся со стереотипами мышления, типичными для интеллигенции 
шестидесятых-семидесятых годов. В первую очередь за счет подавления сексуальной 
и эмоциональной сферы у них обнаруживалось явное доминирование интеллекта, то 
есть головы над сердцем и телом. Отчасти это было данью моде, отчасти - 
уступкой среде, в которой социальный престиж во многом определялся уровнем