впали в душевную лень. Поспешите же ко мне, нам есть о чем поговорить. Мне 
сказали, что вы здесь с другом. Хотя я и не знаком с ним, я буду рад ему как 
вашему другу, одно это достаточно его характеризует".
Дойдя до этих слов, я вскочил на ноги и побежал к монастырю, дочитывая 
остальное 
на ходу и делая знаки Соловьеву следовать за мной.
Куда я бежал, я не знал и сам, не представляя, где находится мой старый друг. 
За 
мной спешили Соловьев и мальчик, принесший записку. Когда мы подбежали к 
монастырю, мальчик провел меня во второй двор, где показал келью князя 
Любовецкого. После радостных восклицаний и объятий я спросил, что с ним 
случилось.
"Прежде я чувствовал себя прекрасно, - начал свой рассказ князь, - но две 
недели 
тому назад во время купания в реке я порезал палец ноги. Сначала я не обратил 
на 
это внимания, но вскоре палец начал болеть. Думая, что боль быстро пройдет, я 
не 
стал ничего предпринимать, но вскоре мне стало хуже, образовалось нагноение, 
через неделю началась лихорадка, и я был вынужден лечь в постель. Монахи 
сказали, что у меня было заражение крови, но кризис прошел, опасность миновала, 

я вскоре буду здоров. Но довольно обо мне, лучше расскажи, какое чудесное 
провидение привело тебя сюда?"
Я рассказал князю о своей жизни за время, что мы не виделись, о моей дружбе с 
Богга-Эддином и о том, что привело меня в этот уединенный монастырь. Затем я 
стал сам расспрашивать князя, желая узнать, почему он не писал мне все это 
время 
или не дал знать о себе каким-нибудь другим способом, почему он заставил меня 
поверить в то, что его уже нет в живых. Ведь я даже заказывал заупокойную 
службу, несмотря на то что в те дни находился в тяжелом материальном положении. 

В конце я спросил его, как он здесь оказался, и услышал следующее:
"Когда мы с вами в последний раз встретились в Константинополе, меня уже 
начинала охватывать какая-то апатия, душевная вялость, которая через некоторое 
время приняла форму полной душевной опустошенности, потери интереса ко всему 
окружающему. Прибыв на Цейлон, я познакомился с известным буддийским монахом. 
Оказалось, что нас с ним волнуют одни и те же вопросы, и в конце концов мы 
решили организовать экспедицию по Гангу. Предпринимая это рискованное 
путешествие, я как будто хватался за последнюю соломинку, стараясь искусственно 

возродить прежний интерес к жизни, и когда оно завершилось, просто не знал, что 

делать дальше. Во мне как будто умерли все мои прежние желания и чувства. 
Оказавшись в Кабуле, я погрузился в полную апатию, только изредка встречаясь со 

своими старыми знакомыми, среди которых был Ага-хан, человек, чья жизнь так же 
была богата приключениями, как и моя. Однажды среди гостей Ага-хана я увидел 
сидящего на самом почетном месте старого тамила в очень необычной одежде. 
Поприветствовав меня и видя, что я проявляю заметный интерес к его необычному 
гостю, он прошептал мне на ухо, что это его старый друг, которому он обязан 
спасением своей жизни. Этот старый тамил жил где-то на севере, он иногда 
приезжал в Кабул повидать своих родных и уладить некоторые дела. Оказавшись в 
этом городе, он всегда заходил к Ага-хану, чему тот был несказанно рад, так как 

обожал этого человека. Ага-хан добавил, что очень советует мне познакомиться с 
этим старым тамилом, и предупредил меня, что я должен говорить громко, так как 
тот туг на ухо. Разговор, прерванный моим появлением, вновь возобновился. Речь 
шла о лошадях. Старый тамил принял участие в дискуссии, и сразу стало ясно, что 

он является большим знатоком и любителем лошадей. Затем разговор перешел на 
политику. Присутствующие говорили о соседних странах, о России и Англии. Когда 
речь зашла о России, Ага-хан, указывая на меня, с улыбкой сказал: "Прошу вас, 
не 
говорите о России ничего плохого. Вы можете обидеть нашего русского гостя". 
Хотя 
это было сказано в шутливом тоне, мне стало ясно, что Ага-хан хотел 
предотвратить неизбежные обвинения в адрес России. Как раз в то время ненависть 

к русским и англичанам была особенно сильна.
Затем общая беседа иссякла и присутствующие разделились на отдельные группы, в 
каждой из которых разговаривали о чем-то своем. Я подсел к старому тамилу и 
вступил с ним в беседу, испытывая к этому человеку все большую симпатию. Он 
обращался ко мне на местном диалекте, интересуясь, откуда я приехал, как 
оказался в Кабуле, и внезапно заговорил по-русски - очень правильно, хотя и с 
небольшим акцентом. Этот почтеннейший человек рассказал мне, что некоторое 
время 
жил в Москве и Санкт-Петербурге, а также в Бухаре, где очень много русских, и 
таким образом овладел русским языком. Он добавил, что очень рад случаю вновь 
говорить на этом языке, так как из-за отсутствия практики начал его забывать.