абстракция воплощена в самых лучших ее представителях, является тоном 
сдержанности и очень часто – скромности.
       Поэтому, будучи далеким от мысли смеяться над ошибками, в которые 
ограниченность их методов может вовлечь ученых, истинный оккультист скорее 
высоко оценит пафос ситуации, при которой большое трудолюбие и жажда истины 
обречены на разочарование и часто – на смятение.
       Однако, порицаемым в Современной Науке самим по себе является 
вредоносное проявление чрезмерной осторожности, которая в своем наиболее 
выгодном аспекте защищает Науку от чересчур поспешных выводов, 32] а именно – 
медлительность ученых признать, что к разрешению тайн Природы могут быть 
применены другие инструменты, кроме инструментов физического плана, и что, 
следовательно, невозможно правильно оценить феномены любого плана отдельно, без 
оценки их с точек зрения других планов. Поскольку они упрямо закрывают свои 
глаза на свидетельства, которые должны бы им ясно показать, что Природа более 
сложна, чем можно судить лишь по физическим феноменам, что существуют средства, 
применением которых способности человеческого восприятия могут иногда 
переноситься с одного плана на другой и что их энергия до тех пор направляется 
неправильно, пока идет исключительно только на детали физической структуры или 
энергии, – до тех пор они меньше заслуживают симпатии, чем упрека.
       Когда читаешь то, что м-р Ренан, этот ученый «разрушитель» всех 
религиозных верований прошедшего, настоящего и будущего времен, пишет о бедном 
человечестве и его способностях распознавания, – испытываешь чувство унижения и 
обиды. Он думает, что
       Человечество обладает только очень узким умом; и количество людей, 
способных остро (finement) схватить истинную аналогию вещей, неощутимо 
маленькое47.
       Однако, после сравнения этого высказывания с другим мнением, выраженным 
тем же автором, а именно, что:
       Ум критика должен уступать фактам, связанный по рукам и ногам, куда бы 
они не потащили его48,
сразу чувствуешь облегчение. Тем более, когда эти два философских утверждения 
подкрепляются третьим провозглашением знаменитого академика, который заявляет, 
что:
       Tout parti pris ? priori, doit ?tre banni de la science,49
мало остается чего бояться. К несчастью м-р Ренан первый нарушает это золотое 
правило.
       Свидетельство Геродота – названного, саркастически, несомненно, «Отцом 
Истории», так как в каждом вопросе, по которому Современная Мысль с ним 
расходится, с его свидетельством не считаются, – трезвые и серьезнейшие 
уверения в философских повествованиях Платона и Фукидида, Полибия и Плутарха, и 
даже некоторые утверждения самого Аристотеля постоянно откладываются в сторону 
всякий раз, как только они имеют дело с тем, что современной критике 
заблагорассудится назвать мифом. Прошло немного времени с тех пор, как Штраус 
провозгласил, что:
33]
       Присутствие сверхъестественного элемента или чуда в повествовании 
является несомненным признаком присутствия в нем мифа;
и это стало каноном критики, молчаливо принятым каждым современным критиком. Но 
прежде всего – что такое миф – ??????? Разве не было ясно нам сказано древними 
писателями, что это слово означает предание? Разве не был латинский термин 
fabula, фабула, синонимом чего-то рассказанного, как случившегося в 
доисторическое время, и не обязательно – выдумки. У таких автократов критики и 
деспотических правителей, какими является большинство французских, английских и 
немецких востоковедов, может быть в запасе на будущее столетие бесконечное 
количество исторических, географических, этнологических и филологических 
сюрпризов. Искажения в Философии в последнее время стали настолько обычным 
явлением, что в этом направлении публику ничем не удивишь. Один ученый 
мыслитель уже заявил, что Гомер был просто «мифической персонификацией той 
эпопеи»50; другой сказал, что Гиппократ, сын Эскулапа, «мог быть только 
химерой»; что асклепиады, несмотря на свою семисотлетнюю длительность, могут в 
конечном счете оказаться просто «выдумкой»; что «город Троя (вопреки Шлиманну) 
существовал только на картах», и т. п. Почему бы после этого не предложить миру 
рассматривать всех исторических лиц древности, как мифы? Если бы Александр 
Великий не был нужен Филологии в качестве молота, чтобы им сокрушать головы 
браминским хронологическим претензиям, он уже давным-давно стал бы просто 
«символом аннексии» или «духом завоеваний», как уже предлагал один французский 
писатель.
       Тупое отрицание – это единственное убежище, оставшееся критикам. Это 
наиболее безопасное убежище на какое-то время в будущем, чтобы приютить 
последних скептиков. Для того, кто отрицает безусловно, нет надобности вступать 
в спор, и он таким образом избегает и самого худшего, т. е. неизбежности делать 
уступки по некоторым пунктам перед неоспоримостью аргументов и фактов своего 
оппонента. Крейцер, величайший изо всех символогов современности, наиболее 
ученый среди масс начитанных немецких мифологов, должно быть позавидовал 
спокойной самоуверенности некоторых скептиков, когда на мгновение оказался в 
таком отчаянном смятении, что признал:
       Мы вынуждены возвратиться к теориям о троллях и гениях в таком виде, как 
их понимали древние; (это доктрина) без которой становится абсолютно 
невозможным объяснить что-либо в отношении Мистерий51,
       Древних, существование каковых Мистерий неоспоримо.