Однако, воззрения теософов не таковы. Они повторяют то, что было сказано 
двадцать лет тому назад. Недостаточно говорить о нелепых концепциях 
некультурного прошлого» (Тиндаль); о «parler enfantin» ведических поэтов (Макс 
Мюллер); об «абсурдностях» неоплатоников (Джовет); и невежестве 
халдео-ассирийских посвященных жрецов в отношении своих собственных символов по 
сравнению со знанием тех же символов британскими востоковедами (Сейс). Такие 
высказывания должны быть доказаны чем-то более существенным, чем голые слова 
этих ученых. Ибо никакое количество хвастливого высокомерия не может скрыть тех 
интеллектуальных рудников, из материалов которых выточены представления столь 
многих современных философов и ученых. Как много тех, из числа наиболее 
выдающихся европейских ученых, кто приобрели почет и уважение за одно только 
переодевание идей этих древних философов, к которым они всегда готовы 
относиться с пренебрежением – об этом предоставляется судить беспристрастному 
потомству. Поэтому совсем недалеким от истины кажется утверждение в 
«Разоблаченной Изиде» о некоторых востоковедах и ученых теперь неупотребляемых 
языков, что в своем беспредельном высокомерии и самомнении они скорее утеряют 
логику и способность рассуждать, нежели согласятся, что древние философы знали 
что-либо такое, чего не знают наши современники.
       Так как часть настоящего труда трактует о Посвященных и тайном знании, 
сообщаемом во время Мистерий, то в первую очередь следует рассмотреть 
утверждения тех, кто вопреки факту, что Платон был Посвященный, заявляют, что в 
его трудах невозможно отыскать какого-либо скрытого Мистицизма. Среди нынешних 
ученых по греческой и санскритской литературе слишком много таких, которые 
склонны отказываться от фактов в пользу своих собственных предвзятых теорий, 
обоснованных на личном предрассудке. При каждой возможности они удобно забывают 
не только многочисленные изменения в языке, но также и то, что аллегорический 
стиль писаний философов древности и секретность мистиков имели свое raison 
d'?tre; что, как дохристианские, так и 6] послехристианские классические 
писатели – во всяком случае, большинство их – дали священное обязательство 
никогда не выдавать торжественных тайн, которые сообщались им в святилищах, и 
что уже этого одного достаточно, чтобы досадно вводить в заблуждение своих 
переводчиков и профанов критиков. Но, как вскоре выяснится, эти критики ничего 
подобного не признают.
       Более чем в течение двадцати двух веков каждый, кто читал Платона, 
осознавал, что он, подобно большинству других выдающихся греческих философов, 
был Посвященным; что поэтому, будучи связан Содальской Клятвой, он мог говорить 
о некоторых вещах только посредством завуалированных аллегорий. Его уважение к 
Мистериям безгранично; он открыто признается, что пишет «загадочно» и мы видим, 
как он прибегает к величайшим предосторожностям, чтобы скрыть истинное значение 
своих слов. Каждый раз, когда предмет речи касается высших тайн Восточной 
Мудрости – космогонии вселенной, или идеального предсуществующего мира – Платон 
окутывает свою Философию в глубочайшую тьму. Его «Тимей» настолько запутан, что 
никто, кроме Посвященного, не поймет его сокровенного смысла. Как уже сказано в 
«Разоблаченной Изиде»:
       Рассуждения Платона в «Пире» о сотворении, или скорее, об эволюции 
первых людей, и очерк по космогонии в «Тимее» должны приниматься аллегорически, 
если мы вообще их принимаем. Именно, этот сокровенный пифагорейский смысл 
«Тимея», «Кратила», и «Парменида», и нескольких других трилогов и диалогов 
представляет то, что неоплатоники отважились излагать, поскольку это им 
позволял их теургический обет соблюдения тайны. Пифагорейская доктрина о том, 
что Бог есть Вселенский Разум, распространяющийся во всем сущем, и догмат 
бессмертия души – являются основными характерными чертами в этих, кажущихся 
нелепыми, учениях. Его благочестие и великое уважение, какое он испытывал по 
отношению к Мистериям, являются достаточными ручательствами, что Платон не 
позволил бы неосторожности восторжествовать над тем глубоким чувством 
ответственности, которое испытывает каждый Адепт. «Постоянно 
самоусовершенствуясь в совершенных Мистериях, человек только в них становится 
истинно совершенным», – говорит он в «Федре».
       Он не скрывал своего недовольства, что Мистерии стали менее сокровенными,
 чем прежде. Вместо профанирования их допущением туда множеств, он бы охранял 
их собственной рьяностью от всех, кроме самых серьезных и достойных своих 
учеников2. В то время как он на каждой странице упоминает Богов, его монотеизм 
остается вне сомнений, так как вся нить его рассуждений указывает на то, что 
под термином «Боги» он подразумевает класс существ, более низких, чем Божества, 
и стоящих лишь степенью выше человека. Даже Иосиф ощутил и признал этот факт, 
несмотря на прирожденную предрассудочность его племени. В своей знаменитой 
атаке на Апиона этот историк говорит: «Однако, те, среди греков, которые 
философствовали в соответствии с истиной, не были невеждами в чем-либо ... 
также они не преминули ощутить потускневшие поверхности мифических аллегорий, 
вследствие чего они справедливо их презирали... Чем будучи затронут, Платон 
говорит, что нет надобности допускать кого-либо из других поэтов в 
«Государство», и он категорически отбрасывает Гомера после того, как увенчал 
его и воскурил перед ним фимиам, и это, в самом деле, для того, чтобы тот 
своими мифами не разрушил ортодоксального верования в единого Бога».3
       И это есть «Бог» всех философов. Бог бесконечный и безличный. Все это и 
гораздо больше, что мы не можем здесь цитировать из-за отсутствия места, 
приводит к несокрушимой уверенности, что, (а) так как все Науки и Философии 
находились в руках храмовых Иерофантов, то Платон, как Посвященный ими, должен 
был знать их, и (б) что уже одного только логического вывода отсюда вполне 
достаточно, чтобы признать правоту любого человека в том, что он рассматривает