реальностью. А почему бы и нет? Разве цветок не появляется каждый год заново из 
того 
же корня? Так же и это "я", отделившись от мозга и потеряв равновесие, продлило 
все эти 
видения перевоплощением... 
Я снова оказываюсь перед неумолимым фатальным циферблатом, и вот, глядя на 
медленное движение его стрелок, я слышу голос бонзы, который доходит до меня из 

глубины белого циферблата. Он говорит: "Боюсь, что в этом случае вам придется 
только 
открывать и закрывать дверь снова и снова, и как бы долго или коротко это ни 
продолжалось, вам это время покажется вечностью...". 
Часы исчезли, темноту сменил свет, и голос моего старого друга утонул во 
множестве 
голосов, доносившихся с палубы. Я проснулся на своей койке в холодном поту. От 
страха 
у меня закружилась голова. 
VIII  
ПЕЧАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ
Мы прибыли в Гамбург, и я, повидавшись со своими партнерами по фирме, которые с 

трудом узнали меня, получил их согласие и добрые пожелания и отправился в 
Нюрнберг. 
Полчаса спустя по прибытии последние сомнения в том, что мое видение было 
правильным, исчезли. Реальность оказалась хуже любых предположений, и с того 
момента я был обречен на самую одинокую и жалкую жизнь. Я убедился в том, что 
видел 
ужасную трагедию во всех ее душераздирающих подробностях. Я действительно видел,
 
как мой зять погиб в колесах механизма, моя сестра, теперь сумасшедшая, быстро 
увядала, 
приближаясь к своему последнему часу, моя племянница, прекраснейший цветок 
природы, была опозорена и жила в обители греха, младшие дети умерли во время 
эпидемии в приюте, а мой единственный, оставшийся в живых племянник находился в 

море, и никто не знал, где он. Целый дом, большой дом, в котором царили мир и 
любовь, 
оказался развеянным по земле, и я остался один, единственный свидетель смерти, 
опустошения и позора. Эти вести переполнили мою душу отчаянием, силы оставили 
меня 
при виде такого страшного несчастья, катастрофы, которая предстала перед моими 
глазами. Удар оказался слишком сильным для моей подорванной нервной системы, и 
я 
потерял сознание. Последнее, что я услышал, были слова бургомистра: "Если бы вы 

сообщили городским властям о вашем местонахождении перед отъездом из Киото 
телеграммой и выразили намерение вернуться домой и взять на себя заботы о своих 

родственниках, мы бы поместили детей в другое место и, может быть, они были бы 
живы. 
Но никто не знал, что у детей остались состоятельные родственники. Они стали 
нищими, 
и с ними пришлось поступить соответствующим образом. Их практически никто не 
знал в 
Нюрнберге и при таком несчастном стечении обстоятельств трудно было ожидать 
чего-
либо другого. Мне остается только выразить свои соболезнования". 
Меня убивало сознание того, что я, во всяком случае, мог бы спасти свою любимую 

племянницу от ее незаслуженной судьбы, если бы послушался дружеского совета 
бонзы 
Тамооры и послал телеграмму в Нюрнберг властям за несколько недель до своего 
возвращения. Кроме того, я уже больше не мог сомневаться в ясновидении и 
яснослышании, которые я так долго отрицал. Все это просто поставило меня на 
колени. Я 
мог избежать презрения своих ближних, то есть людей, но не мог избавиться от 
укоров 
совести, упреков собственного страдающего сердца, пока оставался жив! Я 
проклинал 
свой упрямый скептицизм, отрицание реальных фактов и такое раннее однобокое 
образование. Я проклинал себя и весь мир... В течение нескольких дней мне 
удавалось 
держаться и не падать духом под страшной ношей, потому что у меня оставался 
долг 
перед умершими и перед живыми. Но когда мне удалось вызволить сестру из приюта 
и 
поместить в больницу под наблюдение лучших врачей так, чтобы ее собственная 
дочь 
могла позаботиться о ней в ее последние минуты, когда я надежно упрятал еврейку 
в