моментах и 
событиях, совершенно не связанных с первыми, эти чувства не становились слабее 
и я все 
переживал заново, ни одно из событий не заслоняло другое. Это было безумное 
страдание! Цепочки похожих на контрапункт душевных фантасмагорий были взяты из 
реальной жизни. И вот, так же, как и в видении в Киото, я в течение тех самых 
тридцати 
секунд осматривал изуродованные останки мужа сестры, с тем же равнодушием видел 

ужасное воздействие вести о смерти, и в то же время я испытывал адские муки при 
виде 
каждого события, как и тогда в Киото, когда сознание вернулось ко мне. Я слушал 

философские беседы бонзы, слышал каждое слово, которое он произносил и снова 
пытался злобно смеяться над ним. Я снова становился ребенком, потом юношей, я 
слышал сладостные голоса моей матери и сестры, которые упрекали меня, корили за 

проступки и учили долгу перед всеми людьми. Я снова спасал друга, который чуть 
было 
не утонул и смеялся над его старым отцом, когда он благодарил за то, что я спас 
душу его 
сына, которая была еще не готова предстать перед создателем. 
-- И вы говорите о двойном сознании! Вы, психофизиологи! -- вскричал я в момент 

невыносимого душевного страдания, которое казалось одновременно и физическим, 
достигая такой силы, что могло бы убить дюжину живых людей,-- вы говорите о 
физиологических и психологических экспериментах, вы, школяры, надутые и битком 
набитые гордыней и книжными знаниями! Сейчас я вам покажу вашу лживость...-- И 
вот я 
снова читал труды великих профессоров и лекторов, разговаривал с ними, с теми 
людьми, 
которые привели меня к фатальному скептицизму. И хотя я оспаривал возможность 
отделения сознания от мозга, я плакал кровавыми слезами над предполагаемой 
судьбой 
моих племянников и племянниц. Но самое ужасное было то, что я знал, как может 
знать 
только освобожденное от тела сознание, что все то, что видел в Японии, и то, 
что я 
видел и слышал сейчас, было истинным в каждом мгновении и каждой подробности, 
что 
это была длинная цепочка отвратительных и ужасных, но все же реальных фактов. 
Наверное в сотый раз мой взгляд был прикован к стрелкам часов. Я успел потерять 
счет 
циклам постоянного перемещения в пространстве и возвращения к циферблату, и 
очень 
скоро пришел к заключению, что они, эти возвращения, никогда не прекратятся, 
что 
сознание все-таки невозможно разрушить, и что эти циклы, их бесконечное 
повторение 
будут моим наказанием в Вечности. Я начинал понимать на собственном опыте, как 
должен себя чувствовать осужденный за грехи.-- Разве вечное проклятие 
математически 
возможно в непрерывно развивающейся вселенной? -- Я все еще находил силы 
спорить. 
Да, в самом деле, в этот час все усиливающегося страдания мое сознание, синоним 
моего 
"я", все еще было в силах восставать против некоторых претензий теологии, 
отрицать ее 
утверждения, отрицать все, кроме самого СЕБЯ. Да, я больше не отрицал 
независимую 
природу моего сознания, поскольку убедился, что это так, но было ли оно вечно? 
О, 
непостижимая и страшная реальность! Если бы ты было вечным, кем бы ты было?! 
Тогда 
не было бы божества, не было Бога. Откуда ты пришло и когда появилось, если ты 
не было 
частью холодного тела, которое лежит теперь вот здесь, перед тобой, и куда ты 
привело 
меня, кто я теперь, и будут ли у нашей мысли и воображения конец? Каково твое 
настоящее время? О, бездонная, неизмеримая РЕАЛЬНОСТЬ! Непостижимая ТАЙНА! О, я 

не могу уничтожить тебя... "Видения души". Что тут говорит о Душе, чей это 
голос? Он 
утверждает теперь, что я во всем могу убедиться сам: у человека есть душа. Нет, 
я 
отрицаю это. Моя душа, моя живая душа и дух жизни покинули мое тело с его серым 

веществом мозга. Еще никто не смог доказать, что это мое "я", это сознание 
вечно. 
Перевоплощение, о котором так беспокоился бонза, может, в конце концов, быть