произойти. Мое сердце, мои чувства, даже моя личность словно исчезли куда-то и 
то, что 
осталось, принадлежит кому-то другому. 
И вот я вижу, как она без всякой подготовки узнает страшную весть. Я ясно 
понимаю, как 
на нее действует этот удар. Я все вижу, за всем слежу и все запоминаю до 
мельчайших 
подробностей, все ее чувства, и даже тот внутренний процесс, который происходит 
в ее 
мозгу. Когда труп подносят к дому для опознания, я слышу долгий мучительный 
вопль, 
слышу собственное имя, произнесенное тем же голосом, и тяжелый удар живого тела,
 
упавшего на останки. Я с любопытством слежу за внезапным возбуждением и 
смятением, 
которое охватило ее мозг. Я смотрю как резко усиливаются червеобразные резкие 
движения трубчатых волокон, как мгновенно изменился цвет головных окончаний 
нервной системы, когда волокнистое нервное вещество из белого быстро стало 
красным, 
потом темно-красным с синеватым отливом. Я замечаю внезапную вспышку 
фосфорического света и его мгновенное угасание, за которым последовала полная 
темнота, где-то в области памяти, как пятно света, которое походило на 
человеческую 
фигуру, внезапно вытекло из ее затылка, расползлось и, теряя форму, рассыпалось 
и 
исчезло в окружающей темноте. Я говорю себе: "Это безумие, пожизненное, 
неизлечимое 
безумие, поскольку основа разума не временно парализована или погашена, а 
навсегда 
покинула головной мозг, выбитая оттуда огромной силой внезапного душевного 
удара... 
разрушена связь между животной и божественной сущностью..." И когда непривычный 

для меня термин -- "божественная" -- раздается у меня в мозгу, моя "мысль" 
смеется. 
Вдруг я слышу, как далекий и в то же время близкий голос произносит рядом со 
мной 
слова, четко выделяя каждое из них: "Почему моя сестра так внезапно перестала 
писать". 
... И прежде, чем два последних слова завершили фразу, я вижу цепь печальных 
обстоятельств, последовавших за катастрофой. 
Я вижу свою сестру, теперь превратившуюся в беспомощного, ничего не понимающего 

идиота. Ее поместили в приют для душевнобольных при городской больнице. Семеро 
младших детей были приняты в приют для бедных. Двух старших я любил больше всех.
 
Мальчика пятнадцати лет берет с собой в плавание капитан торгового судна, а его 

младшую сестру, на год его моложе, принимает в свой дом старая еврейка. Я вижу 
эти 
события во всех ужасных и волнующих подробностях, я запоминаю каждое из них в 
деталях, но ум мой остается совершенно холодным. 
Заметьте, когда я употребляю такие выражения как "ужасный" и так далее, их 
следует 
понимать как последующую оценку увиденного. Во время описываемых событий я не 
испытывал ни боли, ни радости, мои чувства, казалось, были парализованы так же, 
как и 
мое ощущение внешнего мира. Только после "возвращения" я осознал непоправимость 

потери. Многое из того, что я так страстно отрицал тогда, теперь, благодаря 
собственному 
печальному опыту, я должен признать. Если бы мне сказали в то время, что 
человек 
может действовать, думать или чувствовать независимо от его мозга или органов 
чувств, 
скорее благодаря какой-то таинственной, по сей день непонятной силе, если бы 
кто-то 
сказал мне, что меня в уме могло перенести за тысячи миль от моего тела, чтобы 
я стал 
свидетелем не только настоящего, но и прошедшего и запомнил увиденное, поместив 
его 
в свою память -- я бы, наверное, объявил этого человека сумасшедшим. Увы, 
теперь я уже 
не смог бы сделать этого, потому что теперь я сам стал тем самым "сумасшедшим". 

Десять, двадцать, сорок раз в течение всей этой несчастной жизни мне пришлось 
испытать и пережить такие моменты существования вне моего тела. Да будет 
проклят тот 
час, когда эта ужасная сила была пробуждена во мне! У меня даже нет последнего 
утешения: отнести эти события к душевной болезни. Когда сумасшедшие бредят и