этого рода прежде служил генерал-губернатором в Киеве, а позже в такой же 
должности в Болгарии. На них с презрением взирают как "Рюриковичи", так и 
старинные литовские и польские княжеские фамилии, кои ненавидят русских 
потомков Рюрика так же, как те – своих римско-католических соперников. Затем 
следует третий элемент – старинные ливонские и эстляндские бароны и графы, 
курляндские аристократы и freiherrs, кичащиеся своим происхождением от первых 
крестоносцев и свысока глядящие на славянских аристократов, а также различные 
чужеземцы, коих приглашали в страну все сменявшие друг друга монархи – западный 
элемент, привитый русской нации. Имена позднейших immigres в некоторых случаях 
русифицированы до неузнаваемости, как, например, английские Гамильтоны, 
преобразившиеся ныне в Хомутовых![232]
Мы не располагаем данными, которые бы позволили привести точное количество 
представителей этих классов; но по переписи 1842 года, потомственное дворянство 
насчитывало 551 970 человек, а личное – 257 346. Оные составляли целую империю 
всевозможных дворянских званий, включая княжеские фамилии и низший слой 
дворянства. Есть также и нетитулованная знать – потомки старинных русских бояр, 
которые зачастую кичатся своею родословного еще пуще князей. Например, Демидовы 
и Нарышкины всегда, когда им предлагали княжеский или графский титул, неизменно 
высокомерно отказывались от сей чести, полагая, что царь в любой момент кого 
угодно может сделать князем, но Демидовым или Нарышкиным – никогда.
Петр Великий, отменив барские привилегии бояр и сделав должности империи 
доступными для всех, основал чин, или касту гражданских чиновников, разделив их 
на четырнадцать классов. Первые восемь чинов жаловали звание потомственного 
дворянина, последние же шесть – лишь звание личного дворянина, которое не 
передавалось по наследству. Чин не прибавляет родовитости дворянам, но возводит 
в более высокий ранг людей низкой породы (слово чиновник в устах дворян многие 
годы выражало презрение). И лишь со вступлением на престол Александра был 
упразднен старый указ, лишавший дворянского звания и низводивший до уровня 
крестьянства любую семью, которая в течение трех последних поколений не 
состояла на государственной службе. Оных называли однодворцами, и в числе их 
оказались некоторые из древнейших родов, подпав под указ 1845 года, когда 
император Николай повелел пересмотреть дворянские титулы. Тонкость различий 
между этими четырнадцатью классами столь же озадачивает иностранца, как и 
последовательность пуговиц у китайского мандарина или бунчуки паши[233].
Помимо этих враждебных элементов высшего и низшего дворянства, прямых потомков 
бояр старины – славянских пэров времен расцвета России, раздробленной на мелкие 
княжества, кои сами выбирали себе князя, которому желали служить, покидали его 
по собственной воле и были его вассалами, но не подданными и имели собственную 
военную дружину, без чьего утверждения ни один указ великого князя не имел силы,
 – а также помимо возведенных в дворянское достоинство чиновников, сыновей 
священников и мелких торговцев, – насчитывается еще 79 миллионов другого люда. 
Их можно подразделить на освобожденных крестьян (22 млн.), удельных крестьян 
(16 млн.) и городских крестьян (около 10 млн.), проживающих в городах, 
предпочитая земледелию различные ремёсла и место домашней прислуги. К остальным 
относятся: 1) мещане, или мелкие буржуа, стоящие лишь на одну ступеньку выше 
крестьян; 2) огромная армия купцов и торговцев, подразделяющаяся на три 
гильдии; 3) потомственные граждане, не имеющие отношения к дворянству; 4) 
черное духовенство, то есть монахи и монахини, и белое духовенство, или женатые 
попы – отдельное сословие с правом наследования; и 5) военные.
Мы не включаем в нашу классификацию 3 млн. мусульман, 2 млн. евреев, 250 тысяч 
буддистов, языческих ижоров, савакотов и карелов, кои, похоже, совершенно 
довольны владычеством России, вполне терпимой к их вероисповеданиям[234]. За 
исключением более образованных евреев и некоторых фанатичных мусульман, их мало 
волнует рука, правящая ими. Но напомним читателю, что в России более ста 
различных национальностей и племен, говорящих более чем на сорока различных 
языках и разбросанных на территории площадью в 8 331 884 английские квадратные 
мили[235]; что населенность России, европейской и азиатской, не превышает 
десяти человек на одну квадратную милю, что железных дорог очень мало и их 
легко контролировать, а другие средства передвижения крайне скудны. Насколько 
реально совершить всеобщую революцию в Российской Империи – можно только 
догадываться. Располагая такой малостью для объединения многочисленных 
национальностей в единое движение, иностранцу подобное предприятие покажется 
столь безнадежным, что отобьет охоту даже у интернационалиста или нигилиста. 
Добавьте к этому истую преданность освобожденных крепостных и крестьянства царю,
 в котором они видят одновременно благодетеля угнетенных и помазанника Божьего, 
главу их Церкви – и вопрос станет еще более проблематичным. В то же время не 
стоит забывать и уроков истории, не раз являвшей нам, как огромные просторы 
империи и отсутствие сплоченности среди ее подданных оказывались, в моменты 
величайших кризисов, мощнейшими факторами ее разрушения. Сердце России бьется в 
Москве, мозг же плетет заговор в Санкт-Петербурге, и любое движение, дабы быть 
успешным, должно охватить оба центра.
Санкт-Петербург в действительности является аристократическим "Pare aux 
Cerfs"[236], местом бесстыдного распутства и дебошей, с такой малою толикой 
национального в нем, что даже само его название – немецкое. Это естественный 
порт ввоза всех континентальных пороков, равно как и порочных идей о 
нравственности, религии и социальном долге, столь широко распространенных ныне. 
Санкт-Петербург оказывает на Россию такое же растлевающее воздействие, какое 
Париж – на Францию. Влиятельный российский журнал "Русская Речь" дал на днях 
следующее описание санкт-петербургского общества:
"Общество спит, т.е. даже не спит, а вяло дремлет, лениво открывая по временам