и мысль эта сильно терзала и преследовала ее в момент смерти"].
Из этого можно заключить (а мы сейчас говорим с точки зрения восточного 
оккультизма), что именно мысль умирающей женщины, идея фикс (интенсивность 
которой делает живых людей мономаньяками, распространяя это магнетическое 
вредоносное влияние какое-то время после того, как мозг, породивший ее, давно 
перестал действовать) — мысль, столь долго беспокоившая ее умирающий ум, то 
есть, что она может стать бхутой, если ее не перенесут в другую комнату, – 
заразила также и ум ее родственницы. Человек умирает от заразной болезни, а 
спустя несколько месяцев после его смерти, и даже годы, кусочек одежды, предмет,
 до которого он дотрагивался во время болезни, могут передать заразу человеку, 
физиологически более чувствительному, нежели окружающие его лица, не оказывая, 
в то же время, никакого воздействия на последних. Почему же тогда идея, мысль, 
не могут воздействовать подобным образом? Мысль не менее материальна и не менее 
объективна, чем невесомые и таинственные микробы различных инфекционных 
заболеваний, причины возникновения которых столь озадачивают науку. Поскольку 
ум живого человека может воздействовать на другой ум настолько, что способен 
заставить последний думать обо всем и верить всему, что он ни пожелает – короче 
говоря, психологизировать другой ум, – то и мысль уже мертвого человека может 
делать то же самое. Мысль, однажды порожденная и посланная, будет жить за счет 
своей собственной энергии. Она становится независимой от мозга и ума, ее 
зародивших. Пока ее сконцентрированная энергия остается нерастраченной, она 
может оказывать потенциальное воздействие, приходя в соприкосновение с живым 
мозгом и нервной системой чувствительного человека. Вредоносное воздействие, 
спровоцированное таким образом, может привести сенситива к временному безумию 
самообмана, которое совершенно застилает чувство его собственной 
индивидуальности. Стоит только начаться пагубному воздействию, как целая группа 
витающих мыслей умершего человека устремляется в мозг сенситива, и он может 
привести кажущиеся нескончаемыми доказательства присутствия покойного и убедить 
предрасположенного исследователя, что индивидуальность контролирующего духа, 
"проводника" или сообщающегося разума полностью установлена.
ВЗГЛЯД ФРАНЦУЗА НА ПРАВА ЖЕНЩИН
С небольшой книжицей под названием "Женщины убивающие и женщины голосующие" 
Александр Дюма-сын вступил на арену социальных и политических реформ. Новеллист,
 находивший своих Беатрис и Лаур в социальных трущобах, автор "Дамы с 
камелиями" и "Дамы с жемчугом" слывет во Франции лучшим знатоком женских сердец.
 Теперь он выступает в новом свете – как поборник женских прав вообще и тех 
женщин, о которых англичане предпочитают говорить как можно меньше, в частности.
 Если сей одаренный сын еще более одаренного отца до сих пор не утонул в топких 
болотах современной французской школы реализма, ныне столь модной – школы, 
возглавляемой автором "Западни" и "Нана"[231] и так метко прозванной школою 
"мусорщиков" – то только потому, что он прирожденный поэт и следует по пути, 
проложенному маркизом де Садом, а не Золя. Он слишком утончен, чтобы 
соперничать с писателями, кои называют себя писателями-натуралистами и 
романистами-экспериментаторами и используют перо, как студенты-медики скальпель 
в операционной – вонзая его в глубины раковых опухолей общества везде, где 
смогут их найти. До сих пор он идеализировал и приукрашивал порок.
А в рассматриваемой книжке не только защищает его право на существование при 
определенных условиях, но и требует для него признанного места под солнцем 
социальной и политической жизни.
Его брошюра в 216 страниц, недавно изданная в виде письма к Ж.Кларети, 
пользуется сегодня огромным успехом. К концу сентября, чуть ли не через неделю 
после своего появления, она была переиздана уже шесть раз. Она рассматривает 
две величайшие социальные проблемы – вопрос развода и право женщин на участие в 
выборах. Дюма начинает с защиты ряда женщин, замешанных в убийстве собственных 
мужей и любовников. Все эти женщины, говорит он, воплощают идею, которая 
некоторое время назад будоражила мир. Это идея полного освобождения женщины от 
многовекового рабства, выдуманного Библией и навязанного ей деспотичным 
обществом. Все эти убийства и сей общественный порок, равно как и возрастающее 
сознание женщины г-н Дюма принимает за многочисленные признаки одного и того же 
– стремления усовершенствовать мужчину, взять над ним верх, во всем с ним 
соперничать. Чего мужчины не отдают им добровольно, женщины определенного типа 
стремятся взять хитростью. В результате такой уловки, полагает он, мы видим, 
как "сии молодые леди" приобретают огромное влияние над мужчинами во всех 
общественных делах и даже в политике. С возрастом, накопив огромное состояние, 
они предстают как патронессы женских школ и благотворительных заведений и 
участвуют в управлении делами провинции. Их прошлое теряется из виду, они 
преуспевают в создании, так сказать, imperium in imperio, где диктуют 
собственные законы и следят за их исполнением. Такое положение вещей Дюма 
объясняет ограничением прав женщин, узаконенным рабством, в коем женщина 
пребывала веками, и особенно, брачным и антиразводным законодательством. 
Отвечая на излюбленное возражение противников развода, считающих, что его 
узаконение приведет к слишком большой свободе любви, автор "Полусвета" храбро 
выпускает последний залп и окончательно разоблачает себя.
А почему бы и не посодействовать сей свободе? Что кажется опасностью для одних, 
стыдом и бесчестьем для других, "станет самостоятельной и признанной профессией 
– une carriere a part – реальностью, собственным миром, с которым все остальные 
группы и классы общества будут вынуждены считаться. Уже недалеко время, когда 
все признают его право на независимое и легальное существование. Очень скоро он 
станет целостным, компактным институтом; и придет время, когда между этим миром 
и прочими установятся столь же дружеские отношения, как между двумя равно