| |
все
блестящие доводы профессора так и пропадают даром; слово Hirannya в этой Мантре
должно переводить "божественный свет", символ познания (в мистическом смысле),
подобно тому, как у алхимиков "свет" назывался сублимированным золотом, из
лучей
которого они надеялись составить объективный металл. А в соединении со вторым
словом - Hirannya-garbha (буквально светозарное чрево), означает в Ведах
первоначальный принцип, в утробе коего (как золото в утробе земной) покоится
свет
божественного познания и истины, эссенция освобожденной от греховного мира души.
В
Мантрах, как и в Чандах, постоянно следует искать двоякий смысл: 1) чисто-
метафизический и отвлеченный и 2) чисто-физический, так как земное или
существующее на земле тесно связано с миром духовным, из которого исходит и
которым
снова поглощается. Например, Индра бог грома, Сурья - бог солнца, Вайю - бог
ветра, и
Агни - бог огня; все четверо, подвластные этому первоначальному божественному
принципу, исходят, по учению Мантры, из утробы Hirannya-garbha. В этом случае
они
(боги), подвластные единому принципу, суть духи или олицетворенные силы природы.
Но
посвященные в таинство адепты Индии весьма хорошо понимают, что вместе с этим
бог
Индра, например, просто звук, происходящий от столкновения электрических сил,
или,
вернее, само электричество; Сурья не бог солнца, а центр огня в нашей системе -
эссенция
того, из чего проистекают огонь, тепло, свет и т. д., то есть именно то, чего
никто, даже
из наших великих ученых, лавирующих между Тиндалем и Шрёпфером, не умел еще
определить... Этого-то тайного смысла профессор Мюллер и не сумел доискаться,
вследствие чего он и рубит сплеча, придерживаясь одной мертвой буквы. Каким же
образом позволяет он себе определять давность Вед по собственным выводам и
заключениям, когда он еще так несовершенно понимает язык этого древнего
писания?..
Вот сущность ответа свами, к которому мы и отсылаем гг. санскритологов, если
они
только потрудятся заглянуть в его Rigvedadi Bhashya Bhoomika <<57>> (книга 4,
стр. 76).
В эту ночь все мои спутники, кроме меня, спали как убитые. Свернувшись возле
догорающих костров, они нимало не обращали внимания ни на гул доносившихся с
ярмарки тысяч голосов, ни на продолжительный, глухой, словно раскаты далекого
грома,
рев тигров, поднимавшийся из долины, ни даже на громкое моление пилигримов,
шествие
которых по узкому карнизу скалы, с которого мы чуть было не слетели днем,
продолжалось взад и вперед всю ночь. Они приходили партиями по два, по три
человека;
иногда шли одинокие женщины. Так как им не было доступа в большую вихару, на
веранде которой мы лежали, то, поворчав, они отправлялись в боковую келью,
нечто
вроде часовенки, с изображением Деваки-Мата (богини матери) и с наполненным
водою
танком. Подойдя к дверям, пилигрим простирался на земле, клал приношение у ног
богини и затем или окунался в "святую воду очищения", или же, зачерпнув рукой
воды из
танка, мочил себе лоб, щеки, грудь; потом снова простирался и шел уже назад,
спиной к
дверям, где опять простирался, пока с последним воззванием к "мата, маха мата!"
(матери, великой матери!) окончательно не исчезал в темноте. Двое слуг Гулаб
Синга, с
традиционными копьями и щитами из носорожьей кожи, получив приказание охранять
нас от диких зверей до рассвета, сидели на ступеньке над пропастью. Не в
состоянии
уснуть, я следила за всем окружающим с возрастающим любопытством. Не спал в ту
ночь
и такур. Каждый раз, как я полуоткрывала отяжелевшие от усталости веки, мне
бросалась
в глаза гигантская фигура нашего таинственного друга...
Поместясь по-восточному (с ногами) на одной из высеченных в скале скамеек, у
самой
окраины веранды, он сидел неподвижно, обвив обеими руками приподнятые колена и
вперив глаза в серебристую даль. Раджпут сидел так близко к краю, что малейшее
неосторожное движение, казалось, должно было свергнуть его в зиявшую у ног его
пропасть. Но он двигался не более стоявшей наискось от него гранитной богини
Бхавани.
Обливавшее все впереди его сияние месяца было так сильно, что черная тень под
|
|
