| |
- Чтоб я сел верхом на корову, да еще вдобавок и пятиногую? никогда! -
воскликнул
бедный полковник с таким растерянным видом, что мы все покатились со смеху.
- Лучше саибу сидеть на корове, нежели лежать на читте,<<53>> - серьезно и
также
кротко заметил садху. - Зачем приближать час, который еще не пробил?
Делать было нечего, и мы наконец уломали полковника. Осторожно и ловко посадив
его
на корову и посоветовав держаться покрепче за ее пятую ногу, индус повел ее на
веревке
вперед, а за ним поплелись и мы.
Чрез минуты две мы уже стояли на крытом крыльце или - по-здешнему - веранде,
идущей
глубоко внутрь скалы вихары, где и нашли наших вернувшихся другою тропинкой
индусов. Рассказав им о происшествии, мы повернулись, ища глазами садху. Но он
уже
успел исчезнуть со своею коровой...
- Не ищите его, он ушел другою, одному ему известною дорогой, - небрежно
заметил
Гулаб Синг. - В вашей благодарности он вполне уверен, а денег ваших ему не
нужно. Он
садху, а не буни, - добавил он с гордостью.
Мы вспомнили, что наш гордый приятель сам принадлежит к секте садху.<<54>>
- Кто знает, - шепнул мне полковник, - быть может и правда, чтo о нем говорят?
В главной зале вихары, в трех стенах которой были прорыты двери в 12 меньших
келий,
находилось высеченное в скале в натуральный рост изображение Бавани (богиня
Шивы).
Из утробы "деваки" струились чистые, прохладные воды горного родника, падавшие
в
бассейн у ног ее. Кругом лежали кучи жертвоприношений: цветы, рис, бетель и
ладан.
Там было так сыро, что мы предпочли остаться ночевать на воздухе. Таким образом
мы
провели эту ночь на веранде, вися, можно сказать, между небом и землей,
освещаемые
снизу огнями пылавших костров, зажженных слугами Гулаб Синга на страх диким
зверям,
а сверху - светом полной луны. Эта обстановка, ужин в чисто-восточном вкусе, на
полу, на
разостланных коврах и на толстых банановых листьях вместо тарелок; скользящие
неслышными шагами, как немые тени, босые служители в белых кисейных драпировках
и
красных тюрбанах; пред нами беспредельная глубь, теряющаяся в волнах лунного
сияния,
а за нами темные своды вековых пещер, вырытых неизвестною расой, в неведомые
времена и неведомо в честь какой доисторической религии, - все это переносило
нас в
непривычный мир, в другие далекие эпохи... Вот пред нами сидят пять
представителей
пяти различных народов, пяти совершенно разных типов и в пяти разнообразных
костюмах. Все пятеро известны в этнографии под генерическим названием индусов,
вроде
того как орлы, грифы, ястреба, коршуны и совы известны в орнитологии за
"хищных", но
представляют между собою такую же разницу. Каждый из этих пяти собеседников -
раджпут, бенгалиец, мадрасец, сингалезец и махрат - потомок рас, о началах и
происхождении которых европейские ученые спорят уже более полувека, не приходя
ровно ни к какому между собою соглашению. Несмотря ни на чтo, показания самих
народов отвергаемы по большей части потому только, что они не гармонируют с
предвзятыми понятиями; смысл древних рукописей их перековеркан и факт отдан в
жертву фикции, коль скоро последняя исходит из уст неких излюбленных оракулов.
Невежественный народ часто обвиняется в суеверии по той лишь причине, что
создает
себе вымышленных идолов в мире духовном; а между тем образованный мир, мир
жаждущий познаний, мир просвещенный, поступает в отношении к своим авторитетам
еще глупее обвиняемого им народа. Предоставив полдюжине увенчанных лаврами
ученых
право извращать факты по-своему, выводить собственные заключения по личному
усмотрению, он побивает камнями каждого, кто осмелится восстать против
резолюции
этих якобы непогрешимых специалистов, называя его невеждой и глупцом. Вспомним,
например, случай с Луи Жаколио, прожившим двадцать лет в Индии, изучившим в
совершенстве язык и страну и смешанным однако же с грязью Максом Мюллером, чья
нога никогда не была в Индии.
Самые древние народы Европы являются ребятами, еле вышедшими из пеленок в
сравнении с племенами Азии, особенно в Индии. И, Боже мой, как жалки и бедны
кажутся генеалогии самых старинных европейских фамилий сравнительно с
генеалогий
|
|
