жует 
пансопари (бетель).<<*8>> Голова у него так и клонится вниз под тяжестью 
драгоценных 
камней на тюрбане; все пальцы на руках и на ногах украшены перстнями, а ноги 
браслетами. В тот вечер в зале не было ни слонов, ни жирафов, но зато были и 
раджи, и 
министры. С нами приехал красавец-посол и бывший воспитатель юного Махарани 
Удайпурского (Oodeypore), раджа-пандит, Мохунлал-Вишнулал-Пандиа, в 
бледно-розовом 
маленьком тюрбане с бриллиантами, в розовых же барежевых панталонах и белой 
газовой 
кофте. Длинные, черные, как вороново крыло, волосы падали на янтарную шею, 
украшенную ожерельем, способным свести с ума парижанку. Бедному раджпуту ужасно 

хотелось спать; но он геройски выдерживал роль и, задумчиво пощипывая бородку, 
водил 
нас по безысходному лабиринту метафизических запутанностей Рамаяны.
В антрактах нас потчевали кофе, шербетами и папиросами, которые мы и курили во 
все 
время представления, сидя напротив сцены, в первом ярусе. Нас, как идолов, 
обвешали 
длинными гирляндами из жасмина, а сам директор, дебелый индус в рогообразном 
малиновом тюрбане и белой прозрачной кисее на смуглом теле, несколько раз 
окроплял 
нас розовою водой.
Представление, начавшееся в 8 часов вечера, дошло до 9-го акта только в два с 
половиной 
часа пополуночи. Невзирая на стоявшего позади каждого из нас сипая с гигантскою 

пaнкой (веером), жара была нестерпимая. Чувствуя себя не в силах выдержать 
долее, мы 
отпросились домой. Опять букеты, пансопари и окропление розовою водой, и мы 
наконец 
добрались домой в четыре часа пополуночи... На другой день мы узнали, что 
представление окончилось в половине седьмого утра.
 
 
IV
 
Раннее утро последних мартовских дней; светлое безоблачное небо. Ветерок, нежно 

ласкающий бархатной рукой заспанные лица пилигримов; по дороге опьяняющий запах 

тубероз и жасмина в цвету, перемешанный с острыми запахами базара. Толпы 
голоногих 
браминок, стройных и величавых, в цветных сари, с блестящими, как золото, 
медными 
лотти (кувшинами) на головах, направляющихся, как библейская Рахиль, к колодцу. 

Наполненные тинистою водой священные танки (пруды), на ступенях которых индусы 
обоих полов совершают свое утреннее религиозное омовение. Под забором сада, под 

самыми скалами Малабарского холма, чей-то ручной мангуст, величиной с сурка, 
пожирает голову пойманной им кобры; обезглавленное туловище змеи судорожно, но 
уж 
безвредно обвивается вокруг и хлещет худощавого зверька, с видимым наслаждением 

взирающего на эту операцию. Возле группы животных группа индусов. Совершенно 
нагой 
мали (садовник), стоя у безобразного каменного идола Шивы, сыплет ему 
приношение 
соли и бетели, дабы отвратить гнев "Разрушителя" за убиение одного из 
подвластных ему 
богов, опасной змеи кобры. В нескольких шагах от железнодорожной станции мы 
встречаем скромную католическую процессию из новообращенных париев и туземных 
португальцев. Под балдахином, на носилках, раскачивается коричневая Мадонна в 
одеянии туземных богинь и с кольцом в носу (sic). На руках у нее младенец в 
желтых 
пиджамах и красном тюрбане брамина. "Хари! Хари деваки!" (Слава, слава 
деве-богине!) 
восклицают новообращенные, не признавая ни малейшей разницы между Деваки, 
матерью Кришны, и Мадонной.
Наконец наши гарри, туземные двухколесные таратайки с запряженными в них двумя 
сильными волами с громадными прямыми рогами, подкатывают к крыльцу станции. 
Чиновники-англичане таращат в изумлении глаза при виде европейцев в туземных 
позолоченных колесницах... Но мы американцы; мы приехали знакомиться с Индией, 
а не 
с Европой и ее произведениями на здешней почве.
Если турист потрудится бросить взгляд на берег, противоположный бомбейской 
пристани, то он увидит пред собою темно-синюю массу, возвышающуюся, словно