лопались. Мне запомнился один здоровяк, который трудился с каким-то яростным 
усердием, словно хвастаясь силой своих мышц. Он работал вдвое быстрее других, 
от 
напряжения у него на шее вздувались вены. Однажды кто-то ему заметил: — 
Стареешь 
ты, Тимон, медленнее стал работать.
   Проворчав в ответ что-то нелестное, Тимон яростно схватил мешок и в сердцах 
бросил его на камни. Но тут сила сослужила ему плохую службу — мешок порвался в 

тот самый момент, когда Тимон стоял над ним, вытянув руки и шею. Взметнулся 
столб еще полужидкого масла и ударил растерявшемуся Тимону прямо в лицо, 
залепив 
глаза, рот, уши и волосы. Галлонов пятнадцать масла и пахты золотистой массой 
стекали по телу богатыря.
   На шум прибежала мать. Насколько я знаю, это был единственный случай в ее 
жизни, когда она не сказала ни слова. То ли она пришла в ярость, видя, сколько 
масла пропало, то ли ей показалось, что бедняга захлебнулся, но она молча 
схватила тяжелый разорванный мешок и с размаху шлепнула им Тимона по голове. 
Незадачливый Тимон потерял равновесие, поскользнулся и растянулся в масляной 
луже.
   Случалось, неловкие слуги, такие, как Тимон, портили масло. Достаточно 
одного 
небрежного движения при опускании мешка на камень, чтобы шерсть внутри 
отделилась от шкуры и смешалась с маслом. Если вытащить из масла дюжину-другую 
волосков считалось обычным делом, то целый клок шерсти вызывал неприятные 
чувства.
   Испорченное масло сжигалось в масляных лампах или раздавалось нищим, которые 

его перетапливали и отфильтровывали. Нищим перепадали и всевозможные «ошибки» 
поваров. Если в каком-нибудь доме принималось решение показать соседям 
настоящий 
уровень жизни, то такого рода «ошибки», то есть на самом деле замечательно 
приготовленные блюда, отдавались нищим. После чего эти джентльмены, 
ублаготворенные и наевшиеся до отвала, ходили и рассказывали, как бы между 
прочим, как их хорошо угощали. В свою очередь соседи, не желая ударить лицом в 
грязь, закатывали нищей братии угощение по первому разряду. Можно было бы долго 

рассказывать о том, как живут нищие в Тибете. Они ни в чем не нуждаются; 
профессия нищего, владеющего всеми традиционными приемами, обеспечивает просто 
роскошную жизнь.
   В большинстве восточных стран нищенство не считается позорным. Множество 
монахов ходят от монастыря к монастырю, прося милостыню, и эта практика 
считается столь же достойным занятием, как и, скажем, распространенный в других 

странах обычай собирать деньги на благотворительные цели. Тот, кто накормит 
странствующего монаха, совершает доброе дело. У нищих есть свои законы: получив,
 
например, милостыню, они уходят и некоторое время не беспокоят щедрого хозяина.
   Два наших монаха также принимали деятельное участие в приготовлениях к 
приему.
   Они заходили в кладовые, где лежали мясные туши, и возносили молитвы 
обитавшим в них раньше душам. Наша религия учит, что если животное погибло — 
даже случайно — и люди хотят его съесть, то они становятся его должниками. Долг 

оплачивается через духовника, который, стоя перед тушей, возносит молитвы его 
душе. В ламаистских монастырях и храмах есть монахи, которые только тем и 
занимаются, что молятся за животных. Перед долгой дорогой наши монахи просят у 
богов милости к лошадям, чтобы те не уставали на трудном пути. Лошадь никогда 
не 
выводят из конюшни два дня подряд.
   Если на ней ездили вчера, то сегодня она отдыхает. Это правило 
распространяется и на тягловых животных. И животные прекрасно все понимают. 
Если, например, по ошибке оседлали лошадь, которая работала накануне, то ее и с 

места не сдвинешь. Когда с нее снимают седло, она отходит в сторону и 
покачивает 
головой, как бы говоря: «Хотела бы я посмотреть на вас, если бы с вами 
поступили 
так несправедливо». С ослами дело обстоит еще хуже. Они ждут, когда на них 
навьючат тюки, а потом падают и перекатываются с боку на бок, норовя раздавить 
поклажу.
   Были у нас и три кошки, постоянно занятые своим делом. Одна жила в конюшне и 

навела там железный порядок среди мышей. С мышами иначе нельзя — они могут так 
обнаглеть, что съедят и саму кошку. Другая жила на кухне. Точнее, это был кот, 
старый и немного простоватый. Он появился на свет преждевременно и выжил один 
из 
окота — так перепугал в 1904 году Янгхасбенд своими пушками кошку-мать. Поэтому 

новорожденному совершенно справедливо дали кличку Янгхасбенд. Третья кошка