его, а я немного тяжеловат для этого планера (замечу, что весил руководитель 
полетами около 130 килограммов!).
   — Сегодня ночью мы составим гороскоп, — сказал лама Мингьяр Дондуп, вошедший 

в комнату во время нашего разговора, — и посмотрим, что скажут звезды.
   
   Мы проснулись под бой барабанов, зовущих к полуночной службе. Когда я занял 
свое место, из облака ладана выплыла внушительная фигура руководителя полетами.
   — Составили гороскоп? — спросил он шепотом.
   — Да, — отвечал я тоже тихим голосом. — Я могу лететь послезавтра.
   — Великолепно! Мы все подготовим.
   В этом храме, в мигающем свете масляных ламп, в присутствии священных статуй,
 
расставленных вдоль стен, тяжело было вспоминать о погибшем неразумном монахе.
   Однако если бы не этот несчастный случай, вряд ли мне пришла бы в голову 
идея 
управления силой подъема прямо из коробки змея.
   Все монахи сидели в позе лотоса, и каждый напоминал живую статую Будды. Две 
квадратные подушки, положенные одна на другую, служили нам сиденьем и возносили 

нас над полом сантиметров на тридцать. Мы сидели двойными рядами, каждые два 
ряда лицом к лицу. Сначала шла обычная служба. Руководитель хора, избранный за 
свои музыкальные познания и низкий голос, запел первый стих. Зычный голос его, 
постепенно затухая, оборвался, когда закончился воздух в легких. Мы подхватили 
припев, сопровождавшийся то боем барабанов, то мягким перезвоном колокольчиков. 

Мы очень старательно следили за своей дикцией, зная, что по музыкальной чистоте 

и точности судят о дисциплине в монастыре. Европейцу трудно было бы разобраться 

в нашей музыкальной грамоте. Вместо нот мы пользуемся дугами. Мы записываем 
подъемы и падения голоса.
   Основная мелодия представлена, таким образом, главной кривой. Для разного 
рода вариаций применяют запись малыми дугами наряду с главной.
   После обычной службы нам дали передохнуть десять минут, перед тем как 
приступить к заупокойной службе в память о монахе, погибшем накануне.
   Когда мы заняли свои места, руководитель хора сел на возвышение и затянул 
отрывок из «Бардо Тходол», тибетской «Книги Мертвых».
   — О странствующая тень монаха Кумпхел-ла, ушедшего из жизни! Не блуждай 
среди 
нас, ты нас сегодня покинул. О странствующая тень монаха Кумпхел-ла! Мы 
зажигаем 
эту палочку ладана, пусть укажет она тебе дорогу. Слушай, что мы тебе скажем, и 

следуй нашим наставлениям — они проведут тебя через Затерянные Земли к Высшей 
Реальности.
   Наше пение приглашало душу погибшего прибыть к нам и получить Озарение и 
Напутствие. Нежным сопрано послушников вторили глубокие басы старших монахов.
   Монахи и ламы, составлявшие главную пару? рядов в центре зала, поочередно то 

поднимали, то опускали предметы религиозного культа, как требовал того древний 
обычай.
   — О странствующая тень! Иди к нам, и мы наставим тебя на путь истины. Ты не 
видишь наших лиц, не чувствуешь запаха воскурений, ибо ты мертв. Приди к нам, и 

мы укажем тебе истинный путь.
   Деревянные флейты, барабаны и цимбалы заполняли паузы в перерывах между 
пением. Перевернутый человеческий череп, наполненный подкрашенной водой, 
символизирующей кровь, передавался из рук в руки, чтобы каждый прикоснулся к 
нему!
   — Твоя кровь разбрызгана по земле, о монах! Ты теперь только странствующая 
тень. Приди к нам, чтобы стать свободным.
   Зерна риса ярко-оранжевого цвета разбрасывались на восток, запад, север и юг.

   — Где ты бродишь, странствующая тень? На востоке или на севере? На западе 
или 
на юге? Пища богов разбросана по всем уголкам земли, но ты не будешь есть ее, 
ибо ты мертв. Приди, о странствующая тень, чтобы найти истинный путь и быть 
свободной.
   Большой барабан отбивал ритм самой жизни, обычное сердцебиение. Другие 
инструменты воспроизводили в звуках стремительное движение человеческой крови в 

венах и артериях, приглушенный шум воздуха в легких, какое-то ворчание, 
бульканье жидкости, похрустывание костей — все звуки, составляющие такую 
обычную 
и такую великую музыку человеческой жизни. Вдруг раздался испуганный возглас 
трубы, бой барабана-сердца усилился, зачастил; какое-то время темп продолжал 
нарастать. Наконец последний, глухой и влажный удар —и внезапная полная тишина: 

конец жизни. Жизни, оборванной грубо и безжалостно.