священных 
книг: Щедрый человек никогда не узнает нищеты; алчный человек никогда не найдет 

утешения.
   Да будет могущественный щедр к нуждающемуся и не откажет ему в помощи. Да 
помнит он о долгом пути жизни. Ибо богатство обращается, как колесо: сегодня 
оно 
у тебя, завтра у другого. Нищий сегодня может стать принцем завтра, а принц 
может стать нищим.
   
   Даже в эти ужасные дни я ни на миг не сомневался, что мой наставник — 
человек 
поистине сердечной доброты; я знал, что буду беззаветно следовать всем его 
указаниям.
   Было очевидно, что он знает обо мне очень много, значительно больше, чем я 
сам. Мне не терпелось приступить к занятиям с ним, и я твердо решил, что ни у 
кого не будет более старательного ученика. Я остро чувствовал близость и 
родственность наших душ и не переставал удивляться тем поворотам судьбы, 
которые 
привели меня под его покровительство.
   Я повернул голову, чтобы посмотреть в окно. Постель моя была устроена на 
столе, и я мог видеть, что происходит за окном. Как-то странно было лежать и 
чувствовать, что находишься высоко, в полутора метрах от земли. Я воображал 
себя 
птицей, сидящей на ветке дерева. Картина передо мной открывалась грандиозная! 
Внизу виднелись крыши небольших строений, а дальше за ними распростерлась под 
солнцем Лхаса. Ее домики всех нежных пастельных оттенков казались совсем 
крохотными на расстоянии. Русло реки Кии причудливо петляло по долине, словно 
пыталось спрятаться среди самых зеленых трав мира. Дальние горы отливали 
пурпуром, красуясь под яркими шапками белого снега.
   Ближние склоны гор пестрели золотыми крышами монастырей. Слева массивные 
строения храма Потала сами выглядели небольшими горами. Немного справа от нас 
раскинулся небольшой лес, из которого выступали купола храмов и крыши учебных 
заведений. Это владения «Государственного Оракула» — важной персоны в Тибете, 
единственная задача которой состоит в поддержании связи между миром 
материальным 
и миром духовным. Прямо под нами, во дворе монастыря, сновали монахи всех 
рангов 
и званий. Были среди них простые работники в темно-коричневых одеждах; 
мальчикистуденты в белом из соседнего монастыря держались отдельной стайкой. 
Здесь можно было увидеть и монахов очень высоких званий, одетых в кроваво-
красные или пурпурные платья; золотая накидка на последних была признаком 
принадлежности к высшим административным кругам. Некоторые были верхом на 
лошадях или пони. Миряне могут ездить на лошадях любой масти, лошадь же 
священника или лица духовного должна быть обязательно белой. Глядя на все это, 
я 
забыл о своем несчастье. Мне захотелось поскорее встать на ноги и включиться в 
общее движение.
   Через три дня мне приказали подняться и походить. Нога страшно отекла и 
болела, я с трудом переносил боль. Рана горела огнем, в ней остались-таки 
кусочки ржавчины, которые невозможно было удалить. Поскольку я не мог 
передвигаться без посторонней помощи, мне соорудили подобие костыля, и я стал 
прыгать на одной ноге, словно подбитая птица. Тело мое также еще было покрыто 
ожогами и пузырями, но больше всего страданий доставляла нога.
   Сидеть я не мог, а спал на правом боку или на животе. Я не посещал классные 
занятия, поэтому лама Мингьяр Дондуп занимался со мной индивидуально с утра до 
вечера. Он сказал, что вполне удовлетворен тем объемом знаний, которые я 
приобрел за мою короткую жизнь.
   — Но, — добавил он, — многое из этого багажа находилось в бессознательной 
памяти со времени твоего последнего воплощения.
   
   
   
   
   ГЛАВА 6 ЖИЗНЬ В МОНАСТЫРЕ
   
   Прошло две недели. Ожоги на теле почти зажили; нога еще болела, но 
постепенно 
ее состояние улучшалось. Я спросил, могу ли я следовать обычному распорядку 
дня; 
мне хотелось хотя бы немного подвигаться. Я получил это разрешение, а также мне 

позволено было либо сидеть в любой позе, либо лежать на животе — как мне было 
удобнее. Все тибетцы сидят скрестив ноги — в позе лотоса. Моя искалеченная нога 

совершенно исключала эту позу.
   В первый же день, когда я снова оказался среди товарищей, нас послали на 
кухню.
   Мне поручили грифельную доску, на которой велся учет мешков с жареным 
ячменем.