Ячмень рассыпали на дымящиеся от жара каменные плиты. Злосчастный котел, о 
который я обжегся, стоял под ними внизу. Разровняв ячмень на плитах, мы 
закрывали дверь и, пока эта партия жарилась, шли в другое помещение, где 
дробили 
обжаренное зерно. Для этого пользовались каменной чашей в виде конуса, 
достигавшего двух с половиной метров в диаметре в самой широкой части. На 
внутренних стенках чаши были вырезаны поперечные и продольные борозды для 
удержания зерна. В этом сосуде покоился огромный конический камень, 
соприкасавшийся с внутренней поверхностью чаши и посаженный на деревянную 
отшлифованную годами ось, от которой лучами отходили деревянные ручки — 
конструкция напоминала колесо, только без обода. Ячмень насыпался в чашу, 
монахи 
и дети брались за ручки и начинали вращать жернов, весивший несколько тонн. 
После того как жернов удавалось сдвинуть с места, вращать его было уже не столь 

тяжело, и мы, кружась вместе с ним, распевали хором псалмы. Здесь я мог петь 
сколько душе угодно, и никто меня не обрывал! Но стронуть с места чертов жернов 

было не так просто — всем приходилось напрягаться из последних сил. Во время 
движения необходимо было постоянно следить, чтобы он не остановился. Новые 
порции обжаренного ячменя засыпались в чашу, и ячменная крупа выпускалась по 
желобу внизу. И вновь эта крупа рассыпалась по дымящимся плитам, и вновь 
обжаривалась, пока не получалась основа для тсампы. Каждый из нас носил при 
себе 
недельный запас тсампы.
   Во время еды мы доставали кожаные мешки с тсампой и высыпали в чашки 
положенную порцию. Добавив чая с маслом и размешав содержимое пальцем до 
крутого 
теста, мы принимались за еду.
   На следующий день снова была работа на кухне. На этот раз мы варили чай. В 
противоположной части кухни стоял начищенный песком до блеска котел для чая, 
вмещавший около 700 литров. С раннего утра его наполняли водой (до половины), а 

сейчас он уже кипел и бурлил вовсю. В наши обязанности входило подносить и 
крошить брикеты чая. Эти брикеты доставлялись в Лхасу из Индии или Китая через 
горы. Они весили от 7 до 8 килограммов каждый. Раздробленные брикеты 
забрасывались в кипящую воду. Один из монахов опускал в котел глыбу соли, 
другой 
добавлял питьевую соду.
   Когда вся эта масса вскипала, в нее бросали шарики осветленного масла, после 

чего смесь оставалась на огне в течение еще нескольких часов. Этот чай обладал 
замечательными питательными свойствами, а вместе с тсампой составлял основную 
пищу тибетцев, способную длительное время поддерживать их жизнь. Чай всегда 
должен быть горячим.
   Когда опустошался один котел, рядом уже вскипал другой. Самым неприятным во 
всей этой работе было поддержание огня в очаге. Вместо дров тибетцы используют 
прессованный навоз яков. Это топливо формуется в виде брусков и всегда 
заготавливается с избытком. Сухой навоз, брошенный в топку и охваченный 
пламенем 
очага, источает клубы едкого тошнотворного дыма.
   У всех, кто находился рядом с очагом, лица со временем чернели от въевшегося 

в поры дыма; чернело все, и всякая деревяшка в пределах досягаемости этого дыма 

становилась похожей на изделие из эбенового дерева.
   Нас заставляли заниматься домашним хозяйством не потому, что не хватало 
рабочих рук, а чтобы по возможности стереть классовые различия между нами. 
Тибетцы считают, что у человека может быть только один враг — человек, которого 

ты не знаешь.
   Поработайте с кем-либо бок о бок, поговорите с ним, познайте его — и он 
перестанет быть вашим врагом. В Тибете раз в году — на один день — все 
руководители лишаются своих полномочий, и любой из подчиненных может в этот 
день 
говорить им то, что о них думает. Если, скажем, за аббатом закрепилась слава 
грубияна и ворчуна, ему об этом говорят открыто, и если упрек справедлив, то 
жалобщик не несет никакого наказания.
   Такая система хорошо срабатывает, злоупотребляют ею крайне редко. Она 
устанавливает своего рода управу на власть и дает подчиненным и низшим по рангу 

возможность чувствовать, что и их слово что-то значит.
   
   Чего только не приходилось изучать нам в классе! Мы сидели на полу рядами.
   Если учитель читал лекцию или объяснял на доске, он стоял перед нами; но во 
время повторения урока он прохаживался у нас за спиной, что заставляло всех 
усердно работать, ибо никто не знал, за кем он наблюдает! Учитель никогда не 
расставался с увесистой палкой, которой он в любой момент мог пройтись по чьим-
либо рукам, плечам, спине и прочим не менее ответственным местам. Его мало 
интересовало, что при этом ощущал ученик.