Но до чего вкусными казались они изголодавшимся ребятам! Однажды, я этого 
никогда не забуду, мне тогда исполнилось уже восемь лет, нам дали маринованные 
орехи. Я просто обожал орехи и часто ел их дома. По глупости я предложил одному 

из товарищей мое запасное платье в обмен на его порцию орехов. Об этом узнал 
инспектор. Он вызвал меня на середину комнаты и заставил повиниться в 
совершенной ошибке. В наказание, как «сладкоежку», меня лишили еды и питья на 
24 
часа. При этом отобрали и запасную одежду, сказав, что она мне не нужна, если я 

пытался обменять ее на предмет «не; первой необходимости».
   В 21: 30 мы ложились спать. Здесь также соблюдался режим со всей строгостью.
   Сначала я думал, что долгие часы занятий доконают меня, что я просто умру 
или 
когданибудь засну и никогда больше не проснусь. С другими новичками мы даже 
иногда прятались по разным углам, чтобы немного вздремнуть. Но довольно скоро я 

привык к жесткому расписанию монастырских дней и совершенно перестал страдать 
от 
их продолжительности.
   
   Было около шести часов утра, когда я, разбуженный мальчиком, очутился перед 
дверью, ведущей в покои ламы Мингьяра Дондупа. Комната ламы удивительно 
гармонировала с великолепными картинами, написанными либо прямо на стене, либо 
на шелковых полотнах. На низких столиках стояли статуэтки богов и богинь из 
золота, нефрита и перегородчатой эмали. На стене висело большое «Колесо Жизни». 

Я застал ламу сидящим в позе лотоса перед заваленным книгами столиком. Одну из 
книг Мингьяр Дондуп читал в тот момент, когда я вошел.
   — Садись рядом со мной, Лобсанг. Нам надо о многом поговорить. Но сначала я 
задам один важный вопрос, касающийся тебя, как и любого другого человека, когда 

он растет. Тебе хватает еды?
   — Да, — ответил я.
   — Отец-настоятель сказал, что мы с тобой можем работать вместе. Мы еще раз 
изучили твои предыдущие воплощения и нашли их очень хорошими. Теперь мы хотим 
снова развить в тебе отдельные свойства и способности, которыми ты обладал 
когда-то.
   Мы хотим, чтобы всего за несколько лет ты усвоил такой объем знаний, который 

обычному ламе не удается усвоить даже за долгую жизнь.
   Он помолчал, пристально глядя на меня. Глаза его, казалось, прожигали меня 
насквозь.
   — Каждый человек должен иметь право на свободный выбор своего жизненного 
пути, — продолжал Мингьяр Дондуп. — Твой путь будет многострадальным в течение 
сорока лет, если ты изберешь правильную дорогу. Но за свои страдания ты 
сторицей 
будешь вознагражден в будущей жизни. И наоборот, на неправильном пути тебя ждут 

комфорт, довольство и богатство в этой жизни, но ты не будешь развиваться 
духовно. От тебя зависит выбор. Ты и только ты имеешь право сделать его.
   Он не сводил с меня глаз, ожидая ответа.
   — Учитель, — сказал я, — мой отец наказал мне: если я не поступлю в 
монастырь, то мне нет дороги домой. Как же я буду жить в довольстве и роскоши, 
если у меня не будет дома, куда я мог бы вернуться? И кто мне укажет добрый 
путь, чтобы я его избрал?
   Мингьяр Дондуп улыбнулся:
   — А ты уже забыл? Мы изучили твое последнее воплощение. Если ты сделаешь 
плохой выбор, тебя как Живую Инкарнацию определят в один из монастырей и через 
несколько лет ты станешь его настоятелем. Я думаю, что для твоего отца это не 
будет большим ударом!
   Что-то в его голосе подтолкнуло меня спросить:
   — А для вас, отец мой, это будет ударом?
   — Да, — ответил он. — Учитывая то, что я знаю, для меня это будет ударом.
   — Но кто укажет мне путь истинный?
   — Я буду твоим наставником, если ты изберешь правильный путь. Но выбор за 
тобой, и никто не имеет права влиять на твое решение.
   Я поднял глаза и внимательно посмотрел на ламу. Он был очень красив — 
высокого роста, живые, проницательные черные глаза, открытое лицо и огромный 
лоб. Да, он был мне симпатичен! Мне было всего семь лет, но жизнь меня не 
баловала, я уже повидал немало разных людей и научился разбираться в них. Я 
научился видеть доброту в человеке.
   — Учитель, — сказал я, — мне бы хотелось стать вашим учеником и выбрать 
правильную дорогу. Но, — тут же добавил я мрачно, — мне не всегда нравится 
тяжелая работа!
   Лама расхохотался, и от его искреннего смеха на сердце у меня потеплело.
   — Лобсанг, Лобсанг, да никто из нас не любит много и упорно работать. Но 
редко кто достаточно откровенен, чтобы в этом признаться. — Он окинул взглядом 
свои бумаги и продолжал: — Скоро тебе потребуется небольшая операция на голове,