и отзывавшимся эхом во всех закоулках, мы вставали, выравнивали, полусонные, 
наши постельные подушки, отыскивали в темноте свои платья. Мы спали голыми, как 

это обычно практикуется в Тибете, где притворная скромность не в почете. 
Одевшись и засунув за пазуху нехитрый скарб — «все свое унося с собой», — мы с 
адским грохотом спускались по лестницам; что и говорить — хорошее настроение и 
бодрое расположение духа в такой час редко кого посещает. Одна из наших 
заповедей гласит: «Лучше мирно спать, чем сидеть в позе Будды и молиться в 
гневе». По этому поводу я часто спрашивал: отчего наши души не оставляют в 
покое? Эти полуночные бдения приводят меня в ярость!
   Но никто не мог дать мне вразумительный ответ, и приходилось вместе со всеми 

отправляться в зал молитвы. Там горело бесчисленное множество масляных 
светильников, свет их едва пробивал облака курений, поднимавшихся от кадильниц. 

В этом зыбком свете, среди подвижных теней гигантские священные статуи казались 

живыми — они как будто кланялись и раскачивались в такт нашему пению.
   Сотни монахов и послушников сидели скрестив ноги на подушках, разложенных 
рядами от одного конца зала до другого. Молящиеся располагались парами, лицом 
друг к другу. Мы пели гимны и священные псалмы, выбирая специальные тональности,
 
— на Востоке хорошо знают, что голос обладает силой. Если одна музыкальная нота 

может разбить стекло, то некоторые аккорды обладают метафизической силой. Мы 
читали также священную книгу «Канджур». Это было впечатляющее зрелище: сотни 
монахов в кроваво-красных платьях с золотистыми накидками пели, раскачиваясь и 
кланяясь в такт серебряным трелям колокольчиков и рокоту барабанов. Голубые 
облака ароматного дыма окутывали колени божеств и венцами поднимались над их 
головами. Время от времени из-за этого странного освещения не одному из нас 
вдруг начинало казаться, что та или другая статуя пристально смотрит прямо на 
него.
   Служба длилась около часа. Затем мы расходились по своим комнатам и спали до 

4 часов. Новая служба начиналась в 4:15. В 5 часов у нас был первый завтрак из 
тсампы и чая с маслом; на протяжении всего завтрака мы внимали монотонному 
голосу лектора.
   Рядом с нами стоял отвечающий за дисциплину инспектор и сверлил нас недобрым 

взглядом. В это же время до нашего сведения доводились всевозможные 
распоряжения 
и другая информация. Во время первого завтрака, например, назывались имена 
монахов, которым поручалось отправиться в Лхасу и выполнить там те или иные 
поручения. Эти монахи получали специальную увольнительную с разрешением 
отсутствовать в монастыре в течение определенного времени и пропустить 
соответствующие службы.
   В 6 часов мы уже сидели в классах, готовые приступить к занятиям. Второй 
Тибетский Закон гласит: «Исполняй религиозные обязанности и учись». В мои семь 
лет, со свойственным этому возрасту невежеством, я никак не мог уразуметь, 
почему я должен следовать этому закону, если Пятый закон — «Уважай старших и 
людей благородного звания» — откровенно нарушается. Мой личный опыт скоро 
убедил 
меня, что быть «благородным по рождению» довольно постыдно. Уж я-то определенно 

стал жертвой собственного благородного происхождения. Тогда я еще не мог понять,
 
что благородство заключено вовсе не в происхождении личности, а в ее характере.
   Долгожданный сорокаминутный перерыв в занятиях не приносил особого 
облегчения 
— начиналась вторая служба, присутствие на которой было обязательным. В 9: 45 
мы 
уже снова сидели в классе; изучение следующего предмета продолжалось до 13 
часов. Затем следовала еще одна получасовая служба, и только после нее мы 
получали чай с маслом и тсампу. В течение последующего часа мы трудились 
физически, усваивая навыки терпения и покорности.
   В 15 часов наступал обязательный для всех тихий час, во время которого 
полагалось спать; не разрешалось ни разговаривать, ни шевелиться. Нам меньше 
всего нравилась эта часть дневной программы, поскольку одного часа явно не 
хватало, чтобы заснуть, а бесцельное лежание в постели страшно тяготило. В 16 
часов возобновлялись занятия. Начинался самый трудный период дня. Занятия 
длились пять часов. Класс нельзя было покинуть ни под каким предлогом — за это 
полагались самые суровые наказания.
   Учителя нередко пускали в ход большие трости. Были среди них и такие, кто 
проявлял подлинный энтузиазм в расследовании и наказании провинившихся. Но 
только ученики, которые не могли больше терпеть, или круглые идиоты просили 
прощения, потому что предотвратить наказание было невозможно.
   В 21 часу занятия заканчивались. Нас ожидала вечерняя тсампа и чай с маслом.
   Изредка на ужин давали овощи. Чаще всего это были куски репы или бобы в 
сыром 
виде.