— Пойдем, малыш, ты опаздываешь к службе и можешь навлечь на себя немилость. 

За опоздание лишают ужина, а это совсем некстати, когда брюхо пустое, как 
барабан!
   На плечах он внес меня в храм. Заняв место на подушках позади послушников, 
лама усадил меня напротив себя.
   — Следи за мной и повторяй все, что делаю я. Только когда я начну петь, ты 
уж 
помалкивай. Ха-ха-ха!
   Как я был признателен ему за помощь! До сих пор мало кто проявлял ко мне 
доброту; домашнее воспитание и образование внедрялось в меня, главным образом, 
палкой и криком.
   Кажется, я таки уснул, потому что очнулся, когда служба уже закончилась и 
большой лама нес меня на руках в столовую. Там он поставил передо мной чай, 
тсампу и вареные овощи.
   — Ешь, малыш, и в постель! Я покажу тебе твою комнату. Сегодня ты имеешь 
право спать до пяти часов утра. А когда проснешься, приходи ко мне.
   Это были последние слова, услышанные мной до пробуждения в пять часов.
   Разбудил меня, с трудом, один из послушников-учеников, проявивший еще 
накануне свое дружеское расположение ко мне. Я обнаружил, что спал на трех 
подушках в большой комнате.
   — Лама Мингьяр Дондуп прислал меня сюда, чтобы разбудить тебя в пять 
часов,сказал он.
   Я поднялся, сложил подушки у стены, как это делали другие ученики. В комнате 

уже никого не было.
   — Поторопись, — сказал мне мой товарищ. — После завтрака я должен отвести 
тебя к ламе Мингьяру Дондупу.
   Я чувствовал себя лучше. Не настолько, конечно, чтобы полюбить монастырь и 
жаждать в нем остаться. Но выбора у меня не было. В лучшем случае я мог 
рассчитывать лишь на то, чтобы пореже попадать во всякие истории. За завтраком 
нас приветствовал лектор отрывком из «Канджура», который он прочитал монотонным 

голосом. «Канджур» — буддистское священное писание —насчитывает 112 томов. 
Лектор, очевидно, заметил, что я о чем-то задумался, и резко прервал мои мысли: 

— Ну ты, новичок, что я только что сказал? Быстро отвечай! Не раздумывая ни 
секунды, я отчетливо проговорил: — Вы сказали, мой отец, что этот ребенок меня 
не слушает. Вот я его сейчас и поймаю!
   Мой ответ вызвал оживление среди учеников и спас меня от наказания за 
невнимательность. Лектор улыбнулся — редкое исключение — и объяснил, что он 
просил повторить сказанное им из Священного писания, но «на сей раз уж так и 
быть».
   Во время каждой трапезы перед нами на кафедру поднимался один из лекторов и 
читал отрывки из Священного писания. Монахам не разрешалось ни разговаривать за 

едой, ни думать о еде. Священное писание и познания должны усваиваться вместе с 

пищей. Мы сидели на подушках за столом высотой около полуметра. Во время еды 
строго запрещалось класть локти на стол.
   В Шакпори дисциплина была поистине железной. В переводе Шакпори означает 
«Железная гора». В большинстве монастырей дисциплина куда слабее, хуже 
поставлена и организационная работа. Монахи могут по своему усмотрению либо 
трудиться, либо бездельничать. Один монах из тысячи работает в поте лица, чтобы 

получить звание ламы.
   Лама означает «высший». Ламой может стать тот, кто не жалеет себя в труде и 
учебе. В Шакпори же, повторяю, дисциплина отличалась особой строгостью. Из нас 
готовили специалистов, лидеров нашего класса, для нас порядок и образование 
были 
превыше всего. Нам не разрешалось носить обычное белое платье послушников. Мы, 
как и монахи, носили красно-коричневые платья. У нас были и слуги — те же 
монахи, но им вменялось в обязанность вести монастырский быт и хозяйство. Мы 
должны были по очереди выполнять и грязную работу, чтобы никого слишком не 
заносило в гордыню и самомнение. Мы должны были всегда помнить старые 
буддистские заповеди: «Будь примером. Делай только хорошее. Никогда не делай 
зла 
ближнему». В этом — квинтэссенция учения Будды.
   Наш отец-настоятель лама Шам-Па-Ла был строг, как и мой родной отец. Он 
требовал абсолютного послушания. Одной из любимых его поговорок была такая: 
«Чтение и письменная работа открывают врата ко всем высшим качествам». И ради 
этого нам приходилось-таки изрядно работать.
   
   
   
   
   ГЛАВА 5 ЧЕЛА
   
   Наш «день» в Шакпори начинался в полночь. По звукам труб, возвещавшим 
полночь