Он принес откуда-то огромные ножницы, похожие на те, которыми наши слуги 
орудовали в саду.
   — Эй, Тиш, — крикнул он, — подержи-ка за конец эту веревку.
   Подошел Тиш, помощник, и схватил меня за косу так, что я подскочил. Высунув 
язык, Там-Шо принялся за работу. Ножницы были изрядно тупыми. Беззлобно ворча, 
он кое-как справился с моей косой. Но это было только начало. Помощник принес 
миску с такой горячей водой, что, когда он выплеснул ее мне на голову, я 
взвился 
от боли.
   — Что-то не так? — спросил меня цирюльник. — Кажется, я тебя ошпарил?
   — Да, — ответил я.
   — Не обращай внимания, это поможет бритью! — заметил он, беря в руки 
треугольную бритву, какими в нашем доме скребли полы.
   Прошла еще одна вечность, наполненная мучениями, и наконец на голове моей не 

осталось ни волоска.
   — Пойдем, — сказал регент. Он отвел меня в какую-то комнату и достал большую 

книгу. — Теперь посмотрим, как мы отныне будем тебя звать... Ага, вот и твое 
имя: ЙцаМиг-Дмар Лах-лу.
   (Однако здесь, в этой книге, я и впредь буду пользоваться именем Тьюзди 
Лобсанг Рампа, более простым для читателя.) Затем меня привели в класс. Я 
чувствовал себя как только что снесенное яйцо.
   Поскольку дома я получил хорошее образование, то мой уровень оценили выше 
среднего и определили меня в один класс со старшими учениками — 
семнадцатилетними юношами. Я почувствовал себя карликом среди великанов. Эти 
послушники не видели, какую трепку я задал Нгавангу, но они и не приставали ко 
мне, за исключением одного высокого и довольно глупого парня. Он подошел ко мне 

сзади и положил свои грязные ручищи на мою бритую голову. Мне ничего не 
оставалось, как и его проучить. Тремя пальцами я нанес ему резкий удар под 
мышку. Он заорал от боли. Да, Тзу оказался великолепным учителем. Вскоре мне 
стало известно, что все инструкторы по тибетской борьбе хорошо знают Тзу и 
считают его лучшим в Тибете мастером. После этого случая ребята оставили меня в 

покое. А учитель, стоявший в тот момент к нам спиной, но быстро сообразивший, в 

чем дело, хохотал так, что отпустил нас с урока раньше времени.
   Была почти половина девятого вечера, оставалось 45 свободных минут до 
вечерней службы, начинавшейся в 9: 15. Но радоваться мне пришлось недолго. 
Когда 
мы выходили из лекционного зала, один лама знаком подозвал меня. Я приблизился 
к 
нему.
   — Следуй за мной, — сказал он.
   Я повиновался, недоумевая, что еще может меня ожидать. Мы вошли в класс 
музыки, где собрались двадцать мальчиков, таких же, как и я, новичков. Трое 
музыкантов начали играть: один на барабане, другой на рожке, третий на 
серебряной трубе.
   — А вы будете петь, — сказал лама, — мне нужно подобрать голоса для хора.
   Музыканты играли знакомую мелодию, которую все умели петь. Все выше 
поднимались голоса, все выше поднимались брови у преподавателя. Сначала на его 
лице можно было прочитать удивление, затем оно сменилось острой болью. Наконец 
он поднял руки в знак отчаяния.
   — Прекратите! Прекратите! — закричал он. — Даже боги не смогут выдержать 
такой пытки. Давайте сначала, и будьте более внимательны.
   Мы начали снова, но он опять остановил нас. На этот раз учитель подошел ко 
мне.
   — Олух! — сказал он. — Ты, кажется, смеешь шутить со мной?! Сейчас музыканты 

снова начнут играть, а ты будешь петь один, если не хочешь петь со всеми вместе.

   И снова заиграла музыка. Я запел. Петь пришлось недолго. Учитель музыки 
замахал передо мной трясущимися руками: — Тьюзди Лобсанг, музыка не входит в 
список твоих талантов. Ни разу еще — а я вот уже пятьдесят пять лет преподаю 
здесь — мне не приходилось слушать человека, у которого столь начисто 
отсутствовал бы слух. Ты фальшивишь невыносимо. В храме ты будешь нем, как рыба,
 
чтобы не портить службу. Малыш, не пой больше никогда. На время уроков музыки 
пусть для тебя найдут другие занятия. А сейчас прочь с глаз моих, вандал! 
Пришлось уйти.
   
   Я бродил без цели, пока трубы не возвестили час последней службы. А вчера 
вечером... Боже милостивый, да ведь только вчера вечером меня приняли в 
монастырь!
   Мне же казалось, что я здесь нахожусь уже целую вечность. Я ходил как во сне,
 
пока не почувствовал, что проголодался. Это, вероятно, было к лучшему, иначе, 
будь я сыт, я бы уснул. Кто-то сгреб меня за плащ, и я взлетел в воздух: 
огромный, добродушного вида лама посадил меня на свои широкие плечи.