— язище.
   Ну что нам остается? Солнце еще высоко, Анатолий до темноты наверняка из 
воды не выберется. Скрепя сердце разбираю вновь удочку, забираюсь по пояс в 
реку, смутно надеясь на удачу. Сын остается на берегу, наблюдает сразу за нами 
двоими. На удивление спорко стала клевать плотва — чем глубже, тем крупнее. 
Захожу подальше, забрасываю — поплавок уходит «на потоп», рука произвольно 
делает подсечку, удочка сгибается.
   —	Упустишь,   не  прощу,— кричит с берега  Алешка.
Не упустил. Не язь, однако, здоровенная плотвица —
   такие на Двине ловятся лишь на донку. Алешка радостно пляшет на берегу. И 
тут я делаю непростительную ошибку. Мне хочется быстрее забросить туда, где 
клюнула эта плотвица, и я с размаху бросаю ее на берег. Бросаю и сразу же 
осознаю, что там, в осоке, сыро, путано, и рыба может пропасть.
   Сын несется за упавшей рыбиной и отскакивает в сторону.
   —	Ты чего? — недоброе предчувствие шевельнулось в
груди.
   —	Змея,— говорит   он   без   страха,   но   с   интересом.
   —	Змея?!
   Мигом выскакиваю из реки, бегу к сыну. Он стоит перед гнилой бревнушкой, 
оставшейся от мостика через ручеек. На ней, свернувшись в круг, лежит жирная 
коричневая, с черными зигзагами на спине гадюка. Рядом, в ямке с черной 
болотной водой, трепыхается плотвица. Гадюка словно не замечает ни нас, ни 
рыбину — размечталась, видно, на солнышке.
   — Папка, я ее удочкой прогоню,— говорит Алешка.
   — Не надо, она здесь хозяйка.
   — Жалко,— вздыхает он.— Такая рыбина.
Анатолий меж тем выбирается на берег, говорит, что
   пора бы собираться домой. Рассказываем ему наперебой о змее. Он не 
удивляется.
   — Да   там   их   не   одна.   Там   их   целый   гадюшник.
Пусть себе живут.
   — Дядь  Толь,  а  как ты  язя  поймал?— спрашивает
Алешка.
   — Ну как. Очень просто,— солидно, растягивая сло
ва,   отвечает  он.— Стою,   понимаешь,   Алеш,   у   берега,
вспоминаю — вроде   бы   под   кустом   в   прошлом   году
окунь крупный брал. Забрасываю — чувствую вроде как
зацеп. Я удочку вверх — вижу: леска струной и в тра
ву пошла. Я сильней тащу — у него голова высунулась.
«Ну,— думаю,— раз  воздуху  хватил,   никуда  теперь  не
уйдешь».   Леску   рукой   в   натяг   держу,   сам   к   нему
подбираюсь.  Подобрался,  сразу его за  жабры  и  в  са
док. Обычное дело.
   — Да,   обычное,— с   сожалением   за   нашу   неудачу
говорит Алешка.
   Мы едем домой в темноте, долго одолевая лужи в перелеске, и я думаю: «Что, 
если бы Алешка не заметил змею и она бы его укусила. Б-р-р». От этих мыслей не 
по себе. Как хорошо, как удачно все обошлось.
   — Ты меня простил, сын?— спрашиваю.
   — За что?
   — За то, что плотвицу к змее бросил.
   — Прости-ил,— говорит сын великодушно, думая уже
о чем-то другом.

   ПРИНОРОВИЛСЯ
   Щуки в Западной Двине и Волкоте водятся и немаленькие. Этим летом напротив 
моего дома на живца выудили хищницу на шесть килограммов. Я тоже люблю ловить 
на живца.
   В июньский полдень прикатил на велосипеде к Ерохину, деревушка километрах в 
пятнадцати ниже Андреаполя. На указателе значится не Ерохино, а Ерохима. 
«Пошутили» поляки, строившие бетонную дорогу к нефтеперекачивающей станции. 
Провели, видимо, не без умысла аналогию с Хиросимой. Основания есть — у Ерохина 
унылый вид и никакой перспективы, хотя природа вокруг удивительно красива — 
березовый и хвойный лес, малиновые делянки, морошковый мошок, брусничник, и 
совсем близко, в полсотне метров, За-падная Двина.
   Правее деревни река делает полукруг. Здесь она довольно глубока — метров до 
четырех. Лет двадцать назад один мой знакомый успешно лавливал на этом месте 
угрей, ставя переметы на ночь. Теперь об угрях только легенды, но язь, голавль, 
окунь и ьцука держатся стойко. Наперекор тотальной химизации, браконьерству, 
все более изощренному с развитием технической мысли...
   Но с пескарем — проблема. Не знающий реки ума
ется, ни одного не поймает. А без пескаря, какая
живцовая рыбалка? Пескарь — живец классный, превы
ше уклеи и быстрянки. Разве что елец, окунь и
ерш могут сравниться с ним по живучести. Но на
окуня и ерша щука берет хуже. Мое преимущество —
я знаю, где пескари, я знаю, где они клюют
всегда, независимо от погоды. На окраине Ерохина
в Двину впадает Лососня — речушка с прозрачной студе
ной водой. Некогда в ней водилась форель, именуемая