для него равносильно <отбыванию каторги>.

Человек энциклопедических знаний, Б. со-
глашался на место школьного учителя, библио-
текаря,   пока  не  получил  возможность
преподавать в Скопье. В 1924 переехал с
семьей в Софию и приступил к работе в Со-
фийском университете как профессор по
контракту на кафедре новой и новейшей ис-
тории. <Его присутствие стало причиной качест-
венного скачка в преподавании. В его научном
творчестве начинался самый плодотворный
период, внесший ценный вклад в болгарскую
историческую науку>, - вспоминал его уче-
ник, профессор Х.Гандев. Б. выделялся среди
многих видных русских ученых, работавших в
те годы в Болгарии (37 чел., в том числе Н.Кон-
даков,   Н.Дылевский,   С.Трубецкой):   он
прекрасно владел древнегреческим и латин-
ским языками, свободно читал на семи
европейских языках; тематика его лекций была
необыкновенно широка. Помимо основного
курса по новой и новейшей политической и со-
циальной истории Западной Европы, вел много-
численные спецкурсы (<Социальные утопии>,
<Исторические синтезы>, <Социальная терми-
нология> и др.), всего около 80 курсов. В
Праге вышли в свет две его работы: <Очерки
теории исторической науки> (1925) и <Этюды
о русской поэзии> (1926). Первая из них вы-
звала неоднозначные отклики, Д.Чижевский
указывал на главный ее недостаток - <вулка-
ничность>, подчеркивая в то же время <методо-
логическую и философскую плодотворность>.
Именно в этом труде Б, впервые выдвинул и
обосновал свой научный метод, в основе ко-
торого тезис о безграничном своеобразии ис-
торического бытия. В <Этюдах о русской поэ-
зии> Б. исследовал основу русского, итальян-
ского, французского и английского стиха. Ос-
новой стихосложения Б. называл ритм, ко-
торый <находится в органической связи с
мироощущением поэтов>. Проследив эволю-
цию стиха от Ломоносова до Блока, показав на
ритмическом звучании ряда поэм и стихо-
творений Пушкина трагическую основу его по-
эзии, увидев в творчестве Лермонтова новое
ритмическое   искание   русской   поэзии,
открывшее будущее для Некрасова, Блока, Гу-
милева, Б. в своем анализе стихосложения был
близок к формальному методу и в то же время
был индивидуален, провозглашая абсолютное
равенство литературной формы и психологии
творчества. М.Цетлан в своем отзыве особен-
но выделял этюд о Пушкине: <Его остроумное
доказательство того, что единство <Евгения
Онегина> создано ритмом и именно онегинской
строфой, как и многое другое, сказанное о
Пушкине,   представляется   нам   прочным
приобретением русской критики>. В работе
<Проблема жизни и смерти в творчестве Тол-
стого> (СЗ, 1928, № 36) Б. писал, что в отли-
чие от Достоевского, пережившего явление
смерти мгновенно, катастрофично, извне - в
виде казни, Толстой, переживший смерть близ-
ких, войну и достигший сам того возраста, ког-
да человек становится свидетелем собственно-
го медленного угасания, ощущал магическую
связь начала и конца, рождения и смерти.

Смерть у Толстого не трагедия и катастрофа, а
некий уход. <Отношением к смерти - объек-
тивно самому важному как всеобщему,
непреложному, неизбежному в жизни, -
определяется у каждого отношение к жизни. У
художника, следовательно, им определяется
все его творчество>.

Параллельно с научной и преподавательской
деятельностью в Софийском университете Б, ак-