принимать на  веру,  формируя необходимую каждому  цивилизованному  человеку
склонность к объективному знанию и трезвому расчету.
     Человеку,  в  силу   врожденного   животного   благодушия  его  натуры,
свойственно  надеяться  на  других людей, на  устойчивость обстоятельств, на
определившееся течение дел. Со странным и ленивым доверием к миру  живет он,
неохотно  предпринимая усилия к  определению  собственной личности. Если  бы
вероломство не разрывало этих доверительных  связей с бытием, человек скорее
всего вообще не догадался бы, что  он представляет собой  нечто, отличное от
мира. Спасительное действие вероломства прогоняет сон личности, причиняет ей
оздоровляющую боль и побуждает искать опору для  собственного существования.
Благодаря  вероломству мы  приходим к  обособленности, к  трезвому осознанию
своих границ.
     Значит ли  это, что вероломство  порождает замкнутость, подавленность и
угрюмость души?  Нет, отнюдь. Выработав в себе жизненную  самостоятельность,
личность вовсе не теряет склонности к общению с людьми и умеет полагаться на
них.  Это умное доверие  от  прежней  слепой веры  отличается  лишь тем, что
раньше некритическим  принятием  действительности человек  щедро передоверял
свою  судьбу  другому; он  взваливал  собственную жизнь тяжким  бременем  на
близких, общество, друзей, на  естественный ход вещей.  Теперь, вразумленный
вероломством, он  строит свою жизнь из самого себя, полагается прежде  всего
на  свои  силы,  вследствие  чего  учится их  соизмерять и развивать. В  тех
случаях, когда  он  получает неожиданную помощь  со  стороны  окружающих или
стечения обстоятельств, он  чувствует  благодарность -- и  от  этого чувства
благодарности  к  миру  смягчается  его  характер.  Закаленный  вероломством
человек лишается  притязательности  и претенциозности,  он  не  обидчив,  он
ничего от других не ждет, и оттого рад всему, что нежданно получает.
     Заключая  наше описание  последствий  вероломства,  мы  вправе сказать:
вероломство  много  способствует   совершенствованию  человеческой   натуры,
помогая горькому прозрению личности и приучая ее к тому одиночеству, которое
является  истинным  уделом   каждого   живого   существа.  

     Кто умеет полагаться на себя, на того и другие могут положиться.

     

     Дракон,  извергающий  пламя;   Тартар,  готовый  поглотить  все  живое;
мертвые, восставшие на живых  -- ничто не  способно внушить такой ужас,  как
нетерпимость. Нетерпимость  дышит рьяностью --  устремленностью,  не знающей
оглядки. В рьяности заключена дикая  энергия нетерпимости,  возводящая ее на
трон госпожи мира.
     Может  ли  быть нетерпимость  свойственна  человеку?  Мне  кажется  это
невозможным.  Ибо где в  человеке  найдется место, чтобы вместить огромность
нетерпимости?  где  в  нем  простор  для  ее  энергий? Оттого  полагаю,  что
нетерпимости  нет в  людях.  Она безобразным  ковром распласталась  по  всей
земле, и  люди бродят в чащобе ее, путаясь  в цепких  побегах, становясь  ее
пленниками,   поклонниками    и    ревнителями.    Воспламеняется   сознание
заблудившихся,  разжижается  мозг их,  и  не остается  в нем  ничего,  кроме
всепожирающей  истовости.  Зачем  эта  истовость?  что  преследует  она?  не
обращает ли вспять дело, которому намерена послужить? -- Тщетные и напрасные
вопросы.  Задавать их так же нелепо, как спрашивать у заблудившегося дорогу.
Если не знаете пути сами и не имеете сил вывести его, блуждающего, то бегите
и  скрывайтесь, опасаясь  обратить на себя  его внимание.  Ибо грядет  тогда
беда. Пройдет  по  заколдованной чаще судорога и,  повинуясь ей, изойдется в
ярости объятый нетерпимостью. Закричит он дико, ударит, вцепится, уничтожит,
погубит, задохнется ненавистью, переполнит  ею и изрыгнет  ее,  не  в  силах
удерживать в себе. Зальет ядовитая пена мир, и пропадет в ней все живое.
     Все  глухо, слепо,  одеревенело в нетерпимом человеке. Да и человек  ли
он? Живое  ли существо?  Не чувствует он вкуса, не ощущает прикосновения,
 не
имеет  внятного  голоса -- только клекот. Лишь  одно чувство существует  для
него,  одному  призыву  он   внемлет.  Это  зов  нетерпимости,  звучащий  из
внутренностей его.  Там, во  чреве его,  положена некая вещь,  или идея, или
мечта, или желание, или каприз. И вот это  обосновавшееся  во  внутренностях
существо,  обмотавшееся кишками  и устроившее из них гнездо, шипит,  свищет,
клокочет, желая быть всем и  все сделать повинующимся себе.  Только этот зов
слышит  нетерпимый  человек,  лишь  ему   следует  и   принимает  безропотно
господином своим.
     Но   откуда,   откуда  это  сморщившееся,   бесформенное  существо   во
внутренностях человека? Невозможно,  чтобы оно родилось в самом человеке. Не
может из живого явиться такое, и даже больное тело не даст подобного ростка.
Извне,  из ядовитых зарослей  нетерпимости,  из  впитанных  едких  паров ее,
загустевших  и  осевших  во  чреве  человека,  рождается  безобразный  урод.
Нетерпимость  впитывает   и   выедает   личность,  гложет   внутренности  ее
бесчувственный  упырь.   Ничего   вскоре   не   останется   от   охваченного
нетерпимостью.  Лишь  пустой   кокон,   послушная   оболочка  нечеловеческой
сущности, следующая всем прихотям ее. Оттого не  назову нетерпимого человека
человеком, ибо  истинное имя  его  -- жертва;  и потому  все  вокруг  станут
жертвами его.