своеобразное  жизненное гостеприимство, когда всякий входящий в человеческую
обитель становится членом дома. Прохожий может быть богат или беден,  пригож
или  отвратителен, любезен  или  угрюм, однако во  всяком  случае  он  будет
принят, ибо  он человек в  зыбком существовании, его жизнь  отдана  стихии и
невозможно для живого  существа не поддержать подобного себе, находящегося в
столь  неуютном положении. Здесь проявляется не сочувствие в  обычном смысле
слова,  не  особые  нравственные   достоинства.   Здесь  звучит   зов  самой
человеческой природы.
     Этот зов непреложен для  человека так же, как  для животного непреложны
его шерсть, усы, лапы. Ведь не может волк сменить свою шкуру,  хотя из этого
вовсе не следует, что он любит ее или сохраняет из чувства долга. Она просто
составляет неотъемлемую  часть  его существа. Так  и человечность составляет
простейшее,  неразложимое  на  составные,   исходное  качество  человеческой
натуры.
     Что  же  сказать  о  бесчеловечности,  которая отворачивается  от  зова
человеческой природы и жестоко  пренебрегает всем тем, что объединяет нас  в
род людской?
     Бесчеловечность отрицает  за человеком  какие-либо неотчуждаемые права;
точнее,  даже  не "права", а сам факт того, что человек есть живое существо.
Для  бесчеловечного человек  вовсе не  существо, он отвлеченная сущность,  с
которой можно обращаться по  своей прихоти  и  воле. Поэтому бесчеловечность
столь страшна,  неумолима и тягостна. Заключенное в ней отрицание  относится
не просто к конкретному индивиду. В  его лице подвергается  уничтожению весь
род людской,  и потому каждое проявление бесчеловечности  есть покушение  на
человечество. И совершается это покушение самими людьми.
     Бесчеловечность  --  это  перерождение  человека   в   иную   сущность,
решительное   изменение  его   природы.  Как  раковыми  клетками  становятся
переродившиеся ткани человеческого тела, так и проявления бесчеловечности --
это знак, что перед вами иное, нечеловеческое  существо. Не знаю, кто он  --
зверь  или инопланетянин, чародей или демон,  глиняный истукан или  мыслящий
ствол... Он  всегда -- оборотень, чуждая и грозная сущность, явившаяся в мир
людей. К нему неприложимы людские понятия и потому  требуется особая логика,
чтобы понимать его.
     Есть   нечто   завораживающее   в  бесчеловечной  натуре.  Так  странно
притягательны уроды, диковинные звери  или ужасные  катастрофы. Подобно этим
необыкновенным  явлениям, обогащают бесчеловечные натуры опыт  человечества.
Благодаря им, человек лучше понимает собственную суть. И учится дорожить ею.

     

     Есть  глубокое сродство между бесчеловечностью  и  несправедливостью, и
часто кажется, что они -- две стороны единой сущности.
     Несправедливость -- порок, который  люди  склонны  прощать менее многих
иных.  Можно  быть  грубым,  дерзким,  глуповатым,  корыстным,  но  если  ты
справедлив,  то  многие  твои изъяны  исчезнут  в  благородном  свете  этого
достоинства и простятся окружающими.  Несправедливость же не искупить,  нет,
другими  достоинствами  души.  В  решении  "справедлив"  или  "несправедлив"
слышится тот же окончательный нравственный приговор, как  и в определении --
подлый или порядочный человек перед вами.
     Несправедливость,  может быть, не вызывает того чувства гадливости как,
скажем,  пошлость, спесивость или трусость, однако  отталкивает она людей не
менее сильно. Что же за  таинственный  смысл заключен в справедливости, если
она способна внушать такую приязнь и, наоборот, перечеркнуть личность  того,
кто  явно ей  противится?  Иногда  даже  кажется, что идея справедливости --
священная заповедь, неизвестно кем людям данная.
     Суждение  о справедливости и  несправедливости  приложимо  не  ко  всем
отношениям между людьми, а  лишь к той части  их, в  которой люди друг перед
другом обязаны. Причем эта взаимная  обязанность  и ответственность людей не
только никак не санкционирована законом, но даже нравственный  долг не имеет
к  ней  прямого  отношения.  Названная  ответственность  вытекает  из  более
глубокого  источника,  чем  любой  долг, и  коренится в  самой  человеческой
природе  --  в том,  что  делает  человека  человеком. Пусть  самым  гадким,
преступным,  презренным,  но --  человеком. Делает  его таковым признание за
другими людьми  их независимости,  ощущение собственной приобщенности к виду
живых существ, называющихся людьми. В этом  безотчетном признании  заключена
та  смутная,  почти  не ощущаемая  граница,  преступление  которой  вызывает
ответное -- и  тогда  уже явное -- отчуждение других людей от несправедливой
личности.  При   этом  срабатывают  не  рассуждения,  а   простой   инстинкт
приобщенности   к  единому  роду.  И  кто  эту   существующую  между  людьми
породненность   нарушает,   тот   подвергается   остракизму,   изгнанию   из
человеческого мира.
     Вся   тонкость   этого  положения  заключается  в  том,  что  указанная
солидарность представляет собой  связь  подспудную,  почти  не ощущаемую,  в
жизни  чрезвычайно редко обнаруживающуюся явно. Она словно легкий прозрачный
эфир связывает  людей,  но никак не  выделяется ими. Она служит предпосылкой
прочности человеческого мира и даже самого существования его, однако никогда
не становится зримым элементом этого мира или оформленным  в нем отношением.
Подобно незримой солидарности  живых существ,  она существует  даже там, где
эти существа пожирают друг друга. И там, где люди дружелюбны, и там, где они