недоразумению. Правда, и добродетелью ее не назовешь.  Она, скорее всего, не
нравственное качество, а  такой себе  звук. Все,  что  работает и  движется,
производит  шум.  Дребезжит  сношенный движок,  посвистывает  коса  в  руках
косаря, шуршат шаги прохожих. Так и трения, возникающие в нашей жизни,  то и
дело порождают ворчание.  Им выказывает себя законное  недовольство; на него
не  досадуют,  пока  оно  не  становится  чрезмерным.  Закономерная  реакция
превращается в  изъян, когда переходит границы, в которых оправдана. 
Разница
между естественным свойством и недостатком бывает чисто количественной.
     В ворчании важны  модуляции.  Можно ворчать  добродушно, можно --  зло.
Ворчанием   можно  одобрять,  сочувствовать,  даже  гордиться.  А  можно  --
раздражаться,   выказывать  недовольство,  обижать.  Ворчливость  --  просто
привычка  реагировать  и  откликаться  ворчанием.  Быть может, это  рудимент
нашего  медвежьего происхождения. Само по себе качество вполне безобидное, и
только от  натуры  ворчуна  зависит,  чем оно  окажется  для  окружающих  --
утомительным испытанием нервов или милой чертой косолапости.
     

     Когда я слышу слово "брюзга", кажется, будто мелко задребезжала  посуда
или, того  хуже, кто-то противно елозит  по  стеклу. Брюзжание  возникает от
того, что в человеке лопнула какая-то  пружина или шестеренка, отвечающая за
адекватность  реакций.   Никто  не  любит  неудобств,   и   каждый   находит
естественные  средства  от  них  избавиться.  Только  брюзга как  будто даже
предпочитает  дискомфорт,  чтобы  ответить на  него  дребезжанием  сломанной
пружинки. Слушая чье-то брюзжание, словно  воочию  видишь как там, в  темной
утробе, перекатывается  и звякает отпавшая, ставшая вдруг  ненужной  деталь.
Брюзга  просто  ничем  больше не умеет  ответить  на  неудобство  или  вдруг
возникшую проблему. Он брюзжит о своей слабости  и беспомощности. Издаваемые
им  противные, тяжело действующие на  психику звуки,  есть  не что иное, как
просьба  о помощи. Но  как трудно  ее  распознать!  Как тяжело,  преодолевая
отталкивающую силу брюзжания, на нее откликнуться!
     

     В старых  домах никогда не бывает  спокойно.  То  и дело ухо улавливает
звуки,  обычно едва  различимые и смутные,  происхождение  которых  никак не
определить. Иногда, кажется, кто-то ходит на чердаке, или охает старый шкаф;
в потертом диване постанывают пружины, почему-то  позвякивают ложки, вилки и
чашки. В иную минуту что-то  задребезжит,  или зашуршит, зашелестит, замрет;
или  провеется мимо  вашего лица. Иногда  сварливый человек  напоминает  мне
такой  старый дом. В нем неустанно и бессмысленно что-то происходит.  Ничего
не  проходит  мимо него,  и на  все он  откликается  каким-то  дребезжанием,
ворчанием, бормотанием -- гулом и рокотом...  В речах сварливого обычно мало
что разберешь,  в  них нет толку вслушиваться. Их  содержание одно и тоже --
недовольство.
     Сварливая      личность      отличается      удивительным      талантом
неудовлетворенности.  Ее  ничего не устраивает.  Если вещь белая,  сварливый
досадует,  что она не черная.  Однако  окажись она черной, тотчас плохо, что
она не  белая.  А  если  она  и черная,  и белая  -- его раздражает контраст
цветов.  Приглушите их, введите более мягкие тона -- и  он окатит презрением
"эту  блеклость".   Сварливый   вечно  кого-то  отчитывает.  Он  гудит,  как
трудолюбивый  шмель; дребезжит как  плохо пригнанное  стекло.  Все перед ним
виноваты: вещи  и люди, ход дел и погода, состояние государственных финансов
и небесные светила. Всему и вся  он воздает по  заслугам, и суд его поистине
неистощим  и  не знает  отдыха. Мне  кажется, у сварливого человека когда-то
кто-то  что-то дорогое отнял. С той незапамятной  поры он ищет  потерянное и
взыскивает всех, кто ему ни попадется. Все держат перед ним ответ: не они ли
злостные похитители? Это ситуация, трудная не только для ответчика, но и для
самого сварливца. Ибо обычно он сам не ведает, что ищет. Спросите его, какое
положение устроит его, наконец, и вы  услышите раздраженное: "Глупый вопрос!
Каждый нормальный человек понимает, что хорошо, что плохо". Увы, увы! Поиски
сварливого  --  бесконечны.   Ему   просто  нравится  отчитывать,   в  своей
сварливости он  как в  панцире; в ней  он  чувствует  себя в безопасности. В
этом,  кажется, главный секрет  сварливой натуры.  Она  попросту боится быть
уязвлена.  Может  быть,  в  ней  живет  предчувствие   своей  слабости,  или
сказывается душевный дискомфорт, или дает о себе знать неизжитая  обида. Так
или иначе, сварливость служит  средством защиты. Ею охраняет себя самолюбие,
не знающее лучших методов. Что ж, не будем отвечать сварливому осуждением на
его  бесплодный,  безостановочный  суд.  Ведь  барабанит  по  крышам  дождь,
тарахтит разлаженный холодильник, чем-то  то и дело гремят соседи за стеной.
Так почему бы сварливцу  не утомлять нас своими попреками? Еще одно докучное
явление природы -- только и всего.

     

     Человечность  --  это своего  рода  гостеприимство,  которое  оказывает
человек человеку. Естественно и необходимо для человека принимать всех людей
за принадлежащих  к  одному с ним виду существ. В таком приятии  проявляется