пальцев говно...
     А  если так, если скабрезность имеет физиологический исток, если нельзя
вполне уверенно отнести ее к душевным качествам, то можно ли осуждать ее как
душевный  и  нравственный  изъян?  Нет,  гораздо справедливее  видеть  в ней
отправление  физиологической системы организма и, соответственно, относиться
к  скабрезности  точно  так,  как  и  ко  всякому  испражнению  --  смотреть
внимательно, чтобы не наступить и не запачкаться, или не попасть  под струю,
или не оказаться  испачканным  блевотиной.  Не  надо гневных филиппик против
скабрезного  человека. Просто дайте ему средство  для очищения  и укрепления
желудка. В этом, право, будет больше  толка и человечности. 

     Человеческие    натуры    можно    разделить    на    две    категории:
легковоспламеняющиеся  и   тугоплавкие.  Душевной  чертой,  разделяющей  их,
является вспыльчивость.
     Вспыльчивость есть мера,  обозначающая  легкость  воспламенения натуры.
Чем вспыльчивее человек, тем скорее поддается он на провокации бытия:
     тем проще маленькой  искре непонимания,  недоразумения,  недоумения или
досады  возжечь  костер  пылающих  страстей.  Степень  вспыльчивости  -- это
показатель  уровня  человеческой страстности,  готовой излиться в  ответ  на
сущий пустяк.
     У вспыльчивости  немало форм и  обличий.  Глядя на  них, редкий человек
догадается, что перед ним всего лишь явления вспыльчивости. Таков энтузиазм,
особенно массовый, заражающий  людей в обществе. Легкая охватываемость одним
настроением, увлеченность общим порывом, загорание единым стремлением -- эти
черты  энтузиазма  выдают его породненность  со  вспыльчивостью.  Однако  не
только  пылкость  энтузиаста, но  и увлеченность  творца,  самоотверженность
героя   --  все  это  различные  лики  натуры,   в   основе  которой   лежит
вспыльчивость.
     Вспыльчивый  всегда  блуждает.  Он  есть  огонь, уносимый ветром. Легко
выходя из себя,  он  лишается самого  надежного укрытия  каждого  из  нас --
собственного  "я".  Неприкаянный, он  долго  не  чувствует  ущерба от  своей
бездомности. Утрата  своего "я"  возмещается для  вспыльчивого увлеченностью
ситуацией.  Сливаясь с  неодолимым движением  стихийных сил,  он испытывает,
должно быть,  редкостное наслаждение и восторг. Вспыльчивость дарит человеку
минуты  совершенного  упоения.  Нет  такого  воздействия,  которое  могло бы
остановить порыв вспыльчивости.  И не потому нет, что вспыльчивый безволен и
теряет  контроль  над  собой.  Нет,   его  манит  неведомое  здравым   людям
наслаждение, он предвкушает упоение своего слияния со стихиями, он заворожен
образом этой  безраздельной,  безграничной и коварной свободы.  Вспыльчивый,
утрачивая самообладание и волю конечного человеческого существа, на краткий,
но  сладостный   миг   приобщается  к  высшей  воле,  беспредельным   светом
заполнившей простор Вселенной.
     Кто измерит этот миг, и на каких весах человеческих судеб оценит его? У
меня  нет для этого взвешивания гирь  и мне не  ведома  подходящая  к случаю
система мер.  Поэтому мне не  пристало говорить о смысле этого  мгновения, и
достаточно  того, что сказано: оно есть.  Одно хочу добавить:  отторженность
вспыльчивого  от  своего  "я"  выдает  жертвенность  его  натуры.  И  потому
вспыльчивость служит синонимом самоотверженности.
     Но  как  бы  ни  был наполнен  и  глубок миг  вспыльчивого торжества,--
буйства  вселенских  сил,  прорвавших  пределы  конечной жизни,--  миг  этот
мимолетен.  След его всегда  горек. Вобрав в  себя огромную энергию, вспышка
вспыльчивости  оставляет человека опустошенным и угрюмым. Уныние  овладевает
им, оставляя упадок сил  на месте яростного порыва. В это время  вспыльчивый
человек, чей пламень иссяк, становится совершенно беззащитен, и именно в это
время начинается  ответное действие  оскорбленного вспыльчивостью. Нужно  ли
добавлять, что это действие, совершенное  с хладнокровием  и беспощадностью,
способно совершенно уничтожить вспыльчивую личность? Но даже если обиженного
не  оказалось  или  обида   прощена,  на  вспыльчивого  человека   наползает
трудноудалимая тяжесть.  В ней -- его  расплата, низшее положение  душевного
маятника. Так и живет  вспыльчивый человек, которого порывы то  возносят, то
опустошают.  Поток увлекает  его неведомо куда, и  никто не  знает, к какому
берегу прибьет его. И если справедливо утверждение, что своими действиями он
наращивает нелегкий  долг перед людьми, то так же верно, что ему всякий  раз
приходится расплачиваться за этот долг.

     

     Есть пороки, которые едины  по своей природе и отличаются лишь степенью
проявления ее -- нисходя  от наиболее безобидных форм к самым отталкивающим.
Ворчливость   начинает  ряд,  неприятно  нисходящие   ступени   которого  --
брюзгливость, сварливость, грубость,  хамство. Впрочем,  различие  здесь  не
только количественное. В  зависимости от уровня одно  и то же свойство имеет
свой  неповторимый   оттенок,   особый  психологический   колорит.   Недаром
Аристотель считал  как избыток,  так  и недостаток одного и того же качества
души пороком, и только умеренность -- добродетелью.  Так, например, мужество
-- это не что иное, как середина между крайностями: трусостью и безрассудной
храбростью, удальством.
     Искренне  полагаю,  что   ворчливость   попала  в  число   пороков   по