алчущие. И теряя, они приобретут!

     

     Чванливые люди  чрезвычайно представительны.  Они подобны статуям --  и
столь  же, в  сущности,  одиноки и  безобидны; если только,  упаси  боже, не
упадут Вам на голову.
     Чванится обычно тот, кто мало чем имеет гордиться. Эта малая  гордость,
остановившаяся  на  одном предмете, застывшая  на  нем, топчущаяся на  одном
месте -- и есть чванство.
     В чванливости проявляется тупая  радость человека, наконец-то обретшего
то, чего он страстно желал. Все силы истрачены на достижение цели, последним
натужным  движением  задача решена,  и вот  уже не  остается никаких чувств,
кроме   обреченного   довольства   достигнутым.   Обреченного,  потому   что
обнаружилось: вот наш предел, он уже достигнут, на что-либо большее ни души,
ни  сил,  ни желания  не  хватит.  И  тогда  из  стремления  уйти  от  этого
неприятного открытия, из желания забыться в чувстве горделивости, из попытки
самодовольством    утишить   горечь   вырастает   чванство.   Сама   радость
приобретения, которая  светится в чванстве, весьма утомительная радость; ибо
такой осчастливленный приобретением  человек  одновременно  изнурен  заботой
показывать всем, сколь ценно его достояние.
     Чванливый не может спокойно радоваться тому, что имеет; только  зависть
окружающих умиротворяет его душу. Эта пристрастная, неприятная потребность в
других  людях выдает  одиночество  чванливой  натуры.  Несмотря  на  внешнюю
торжественную  неприступность  и  отталкивающую заносчивость, чванливец  как
мало кто другой нуждается в окружающих. Чванливость -- это всегда зрелище, а
ведь  зрелище  без  зрителей --  бессмыслица.  За  эту  трогательную,  почти
по-детски  наивную  потребность  в  других  людях,  простим   чванливцу   те
неприятные  ощущения и обиды,  которыми он нас нередко -- увы! --  уязвляет.
Теперь,  я надеюсь, всем яснее видна его внутренняя драма, и потому  будем к
нему снисходительнее.  Он нам не нужен; более того --  неприятен,  скучен  и
обременителен.  Мы же ему необходимы.  Так  кто счастливее? 

     Если бы  исчезло  лицемерие,  мы были бы осуждены  никогда в  жизни  не
встретить  проявлений идеала. Представьте себе, что произошло  бы,  предайся
каждый  своим  душевным  побуждениям  и  стремлениям,  будто  они  и  впрямь
соответствуют  человеческой  природе  и  служат  достойным  ее   выражением.
Произошел бы от этого вселенский хаос, и смешались бы языки и нравы,  и пало
бы изнемогшее общество, и воцарился один бесконечный неудержимый скандал.
     Лицемерие  предотвращает все эти  беды, значительно облагораживая  нашу
общую жизнь; в особенности отношения служебные, международные и бытовые. Нет
нужды приводить примеры благодетельного влияния лицемерия, ибо количество их
необъятно. Я  не хочу  малым  числом  их  невольно принизить значение  этого
свойства в нашей жизни, и, прежде всего, жизни общественной.
     Задумаемся,   в  самом  деле,  что  такое  лицемерие?  Это   бесконечно
похвальное  стремление выглядеть лучше,  чем  ты  есть;  это, следовательно,
устремленность  к высшим проявлениям человеческих  качеств. Отпетый лицемер,
достигший   замечательного   искусства   в   своей   душевной   способности,
представляет глазам окружающих ни много, ни мало, как идеальную человеческую
личность. Причем  он являет нам поистине  универсальный идеал  человеческого
характера!  Ведь всякий  идеал конкретен:  он зависит от  условий  общества,
устоев и прочих особенностей того мира, в котором человек живет  и сообразно
которому выстраивает-творит свой идеал. Лицемер же способен быть совершенной
личностью  для  любых  обстоятельств  и  во  всяком  окружении.  Нет  такого
требования  к человеку,  которому он  не  может  соответствовать; нет нормы,
какую он не в силах соблюсти.
     Я не могу  удержаться и не привести характеристику глубоко мною чтимого
гения лицемерия.  Он  воистину великий  пример  всем,  начинающим  примерять
маски:  всем, кто почувствовал  в  себе первый толчок тяги к оборотничеству.
Этот  гений --  один из  выдающихся  людей  древности, великий  полководец и
государственный  деятель  Алкивиад.  Плутарх пишет о  нем :  "Алкивиад  имел
особый  дар привлекать  к  себе людей разных  племен,  приноравливаясь к  их
обычаям и  образу жизни. Он мог одинаково подражать  и приспособляться как к
хорошему,  так  и  к дурному.  Так,  в Спарте  он  занимался гимнастическими
упражнениями,  был  прост, серьезен,  немногословен; среди ионийцев в  Малой
Азии жил  в роскоши, искал  развлечений;  во  Фракии  напивался до пьяна  по
обычаю фракийцев; в Фессалии  увлекался  верховой ездой; при  дворе  сатрапа
Тиссаферна жил так  пышно и  богато, что  удивлял даже  персов,  привыкших к
роскоши".  Нет  препятствий  для лицемера,  и  личина  его  всегда  выражает
характер  среды. Будь  общество  хорошим  и добрым,  сколь  благостное  лицо
приобрел бы лицемер! Однако, увы!
     Утешимся же лицезрением лицемера, ибо идеального человека  все равно не
встретить. А если беспрерывно  погружаться в иллюзии, творимые воображением,
то можно вообще разувериться в жизни, потерять аппетит или  --  того и гляди
--  принять  за  идеальную   личность  стоящий  на  остановке  трамвай  либо
придорожный  столб.  На что только ни  способно истосковавшееся человеческое
сердце! Так пусть же утешит нашу тоску искусный лицемер. ¶***§
     Исстари  человечество   завязло   в   безысходном  споре:   что  вернее