даже кажется,  что  только человек, привыкший вести  себя с  неукоснительной
правильностью,  способен  на  вопиющую подлость. Порядочные и добросовестные
люди  совершают  подлые  поступки  отнюдь  не реже,  чем  люди  взбалмошные,
необязательные,  легкомысленные. Подлость  последних, я бы  сказал, не столь
обременительна  и упорна; в  том, что они  привыкли  к неправильности своего
поведения,  кроется спасительная уступчивость;  их подлость  менее прочна  и
последовательна.
     Не то человек правильный, положительный. Его поведение может быть самым
что  ни  на есть  подлым,  а  он  даже не  заподозрит  этого. С  неколебимой
неуступчивостью он  будет совершать все более низменные поступки, пребывая в
святой уверенности,  что  он поступает если и не благородно, то уж во всяком
случае правильно.
     А что такое эта правильность, которой гордится тот, кто любит по поводу
и без повода подчеркнуть свою порядочность? Не более  чем система заповедей,
которые  претендуют на абсолютность и истинность лишь потому,  что считаются
естественными   и  общепринятыми.  Но  назовите  мне   хоть   один   принцип
человеческого  общежития,  который  бы  неукоснительно  соблюдался  во  всех
случаях жизни?  Такового  не найдется, даже  если  переворошить всю  историю
человечества.  Во  всяком  нравственном  постулате кроется  невидимый изъян,
жизнь готова каждую норму обернуть ее противоположностью и  там, где ожидали
блага, вдруг является зло.
     Крайности,  как известно,  сходятся.  И подчас в  уничтожающих  оценках
подлости, в  глубоком  отвращении ею,  мне  чудится некое  проявление тайной
преступной  любви.  Человек, я убежден, испытывает  загадочную  склонность к
ситуациям, которые  ставят  его  в крайнее  жизненное  положение. На  острых
гранях   бытия   и   небытия   личность   должна  проявить   себя  прямо   и
непосредственно.  Здесь невозможно  скрываться за приобретенным положением и
теми  средствами  самоутверждения,  обладателем  которых  ты заслуженно  или
незаслуженно стал. В предельных ситуациях бытия человек наг, непосредствен и
не может  располагать ничем, кроме самого себя,  собственных качеств души  и
тела. Он сам, проявляясь в полноте и подлинности своей натуры, ведет событие
к  тому  или иному исходу. Поэтому  в  крайних  жизненных ситуациях  человек
находит истину себя, неприкрытая откровенность которой унижает или возвышает
его дух.  "Каков  я?"  --  будто спрашивает человек у жизни, и нет для  него
важнее  вопроса. "Ты -- таков", получает он ответ из событий,  в которых  он
обнажен,  открыт и полагается только на себя, сам  себе,  предписывая  образ
действий и выбор.
     Подлость и есть  такое  превращение бытия,  которое ставит  человека  в
предельные  ситуации.  От подлости нельзя отмежеваться, вне ее нельзя стать,
от  нее не  охранит  ни насмешка,  ни  гнев, ни  самое  увесистое социальное
положение. Подлость  --  тот огонь,  который сжигает все одежды  человека  и
ставит его, обнаженного, на грань бытия и небытия.
     Та  буря  чувств,   которая  разыгрывается  в  человеческой   душе  при
соприкосновении с подлостью, вовсе не есть, как явствует из вышеизложенного,
негодование по поводу чего-то внешнего. Подлостью люди соединены вернее, чем
другими  узами;  именно  к  подлости  нельзя  оставаться  посторонним,  ибо,
повторим,  игнорируя  ее,  ты  сам  неминуемо  оказываешься  подл. И  потому
проявления   подлости  образуют  смысловой  центр  нравственного  мира.  Без
подлости и ее разъедающего  всякую обособленность воздействия нравственность
скоро  выродилась  бы  в доктринерство и схоластику.  Как, между  прочим,  и
случалось со многими моральными системами.


        ¶x x x§

     Подлость  --  тот эфир  зла, наилегчайшая  и всепроникающая  субстанция
порочности,  которая  пронизывает  собой  все  события  жизни  и  проявления
человеческой   натуры.   Всякая  моральная  система  стремилась   прельстить
человеческую душу "землей  обетованной" -- той совокупностью норм и способов
действий,  следуя которым  человек оказывается благ и непогрешим.  Границами
этого  священного  непотопляемого  острова мы  отмежевываемся  от  бушующего
вокруг  нас   жизненного   моря,  представляя  себе  пороки  и   прегрешения
человеческой   души  в  виде  отвратительных  чудовищ,  живущих  в   глубине
неспокойной  стихии. Так оно и было бы, не существуй  спасительной подлости,
которая  не  позволяет  никому  отгородиться  от порочного  мира собственной
добродетельностью.  Испарения  поднимаются   с  поверхности  моря,  призраки
являются на счастливый остров, тяжелые сны овладевают обитателями блаженного
места. И нет от них избавления.
     Метафорами подлости являются  эти образы,  неотступность жизни выражают
они.  Каждый  претерпевает  собой  все  зло мира, и нет  в  порочном мире --
беспорочного человека.  Утверждая эту истину, подлость понуждает  добро быть
деятельным,  непритязательным,  скромным,  участливым.  Кичливость,  нередко
овладевающая очень сильными и на редкость добродетельными людьми, испаряется
благодаря  дыханию  подлости.  Неизбавимость  мира от подлости  придает всем
нравственным усилиям смысл.
     Из изложенного должно быть  ясно, почему мне кажется,  что человеческая
душа  испытывает  инстинктивное  тяготение к  подлости.  Только  в  подлости
личность  обретает свое лицо и  открывает, что она есть. Тот же, кто никогда
не претерпел подлости,  кто никогда  не пережил ее в себе  -- тот мертв, тот
никогда   не   жил.