жертвы.  Приученные  мстительностью  к  пониманию   других,  мы  приобретаем
чрезвычайно ценное качество, которое полезно в любой сфере деятельности -- в
быту и политике,  в искусстве и науке, в любви и  служении. Везде пригодится
выработанное мстительностью умение быть внимательным к людям, к свойствам их
характера и строению их личности.
     Отточенность  ума, умение  анализировать  и  учитывать  обстоятельства,
способность соизмерять соотношение сил и находить их равнодействующую -- все
эти  качества,  вырабатываемые  мщением, способны  принести огромную пользу,
соединившись с  побуждением к благу. Дело за малым -- чтобы такое побуждение
появилось в душе мстительного человека.
     

     Надменный не  хочет мучить  людей стыдом -- ни своим,  ни  чужим. Своею
холодностью он  останавливает всякое поползновение к раскаянию, отстраняется
от  всякой  привязанности  и,  следовательно,   разочарования.  Каждому   он
предоставляет идти своей  дорогой  и не смущаться собственным обликом, сколь
бы несовершенным тот ни был. В надменности часто кроется  не пренебрежение к
людям,  а тайное сочувствие им.  Ею  личность  спасается  от своего неумения
отнестись  к окружающим простодушно, непосредственно, внимательно.  Чувствуя
скованность, мы  воспитываем в себе  надменность как  средство избавления от
собственной стесненности, неловкости или неумелости.
     Надменный вид  должен спасти  личность от разоблачения ее слабостей  и,
одновременно,  остановить в других выражение их негордых, будничных и теплых
черт. Надменность порождена  с  чопорностью --  сухой системой искусственных
манер. Никакая импульсивность и спонтанные проявления своего  "я" невозможны
в  присутствии надменной персоны. Непреодолимая отстраненность  ощущается  в
каждом ее взгляде и каждом слове.
     Однако  в  этой отстраненности нередко  скрывается  больше  уважения  к
ближним,  чем в жадном  интересе к ним. Вопреки распространенному убеждению,
надменность направлена не к унижению человека, а к пробуждению в нем чувства
собственного достоинства.  Средство, согласимся, слишком  сильное  и  подчас
даже ядовитое, скорее  причиняющее вред,  чем способствующее  выздоровлению.
Однако кто не испытал возмущения  от вида надменности,  в ком  не загорелось
желание  пробить  ее  холодную стену  и сделать  надменного  человека живым,
заинтересованным,  внимательным? В  этой справедливой  уязвленности  оживает
страсть самоутверждения, и уже одно это -- благословенно!


       

     Двуличного упрекают в том, что он меняет свое отношение к одному и тому
же в зависимости от смены обстоятельств. Это зачастую действительно выглядит
неприглядно.   Однако,  благодаря   такому  поведению,   двуличный   человек
приучается  рассматривать  всякий предмет  многосторонне, выявлять различные
его грани и  свойства.  Это, в свою очередь, хорошая почва  для формирования
недогматичного, гибкого ума.
     И вообще я не понимаю, за что осуждать двуличного человека? Современная
жизнь настолько сложна и многообразна, она устроена столь противоречиво, что
требует от человека иметь не два  даже, а  двадцать два  лица.  Да и  кто их
считал! Каждый из нас играет множество ролей, и как  бы мы справились с этой
тяжкой  задачей,  если  бы  не воспитание  двуличием?  Не  я --  современное
общество  само на  каждом  шагу  оправдывает двуличие  и требует  его, будто
голодный -- кусок хлеба.
     

     Черствость царапает нас, приучая не  тонуть в море  любви, а заниматься
делом. Не будь черствости, мир захлестнула бы стихия благодушия, и поглотила
бы  всех  людей, и тогда они, разложившись в этом  едком растворе, слились в
единую вялую массу -- безликую, бесцветную, безвольную, и тогда человечество
неминуемо  погибло  бы.   Напротив,   обескураженный   черствостью   человек
приучается к самостоятельности, поскольку видит: помощи ждать неоткуда.
     Благодаря  черствости   облегчается   страдание.  Человеку  свойственно
сопереживать. И чем больше он не уверен  в прочности собственной судьбы, тем
больше  сопереживает  другому.  Лишь  благодаря черствости можно спастись от
того  вечного  содрогания.  ужаса,  гнева,  которых  требует человечность  в
неизбывно  несчастном мире. Бессильный  изменить  мир  и спасти его  от зла,
человек  истощился  бы в  бесплодных порывах  и  угас,  не  совершив  ничего
примечательного. Но  приходит на выручку  черствость.  Она не дает вспыхнуть
чувствам, она связывает страсти, она обращает человека  на то, что находится
в пределах досягаемости.
     Черствый человек, неспособный облегчить ношу другого, по крайней  мере,
не  ввергает  в   обман  и  ложные  надежды,  возбуждаемые  сочувствием.  Он
отстраняется от бед и переживаний другого не потому, что считает их пустыми,
а оттого,  что  знает свое место,  предел возможностей  и  занят собственной
жизнью. Черствость показывает: люди находятся вне меня, им нет до меня дела,