Нам не безызвестны, умыслы Сатаны,— говорит Апостол (2 Кор. 2,11). И не
следует пренебрегать его низостью,, толкающей нас во грех и отвращающей от
исповеди. Ведь, подстрекая нас к греху, он равно лишает нас и страха, и
стыда, так что не остается ничего, что смогло бы отвратить нас от греха.
Ведь из-за великого страха перед мучением мы не осмеливаемся совершать его;
мы стыдимся пойти на него из-за огромного вреда, который он может причинить
нашему доброму имени, даже если бы мы могли сделать это безнаказанно.
Освободившийся от этих пут уже готов к греху в тех же самых условиях,
которые Сатана ранее у него отнял для введения в грех, а теперь возвращает
ради отвращения от исповеди. В этом случае [грешник ] боится или стыдится
исповедаться, хотя [совершить грех ] он не боялся и не стыдился, тогда как
именно этого прежде всего следовало бы [бояться и стыдиться ]. Он боится,
как бы его, не устрашившегося Божьего наказания и сознавшегося на исповеди,
не наказали люди. Он стыдится, что о нем узнают люди, хотя не стыдился
совершать грех перед лицом Бога. Но желающий исцелить рану, сколь бы
грязной, сколько бы зловонной она ни была, должен показать ее врачу, дабы
за ней был надлежащий уход. Здесь же для того, чтобы установить наказание,
вместо врача держат священников.

О том, что исповеди иногда можно избежать

41Ambrosii Mediolanensis Expositio Evangelii secundum Lucam, X, 88//MPL, t.
15, col. 1825 B-1826A; этот и другие фрагменты см. также: Petri Abaelardi
Sic et Non, col. 1599— 1600.
Нужно, однако, знать, что при спасительном руководстве иногда можно
избегнуть исповеди,— как то было, мы полагаем, в случае с Петром, слезы
которого по поводу отступничества его нам известны. Мы ничего не можем
прочесть ни о каком-либо его принятии искупления, ни об исповеди. Именно по
поводу отречения Петра и его плача Амвросий говорил в комментарии к
Евангелию от Луки: Я не обнаруживаю здесь ничего, что бы он мог сказать, я
обнаруживаю лишь, что он стенал; я читаю о его слезах, я не читаю о его
искуплении. Слезы смягчают грех, в котором стыдно исповедаться громко, они
открывают путь к прощению и стыду. Слезы говорят о грехе без отвращения, с
их помощью исповедуются, не оскорбляя стыдливости. Слезы не взывают к
прощению, оно ими заслуживается 41 (см. Лк. 22,62).
Я открываю причину, почему молчал Петр: чтобы жалоба не стала бы тотчас
преградой для его прощения. Но нужно рассмотреть, что же значит эта
стыдливость, или благоговение, перед исповедью, отчего Петр удовлетворился
стенанием, а не исповедью. Ведь если бы он стыдился исповедаться лишь из-за
того, что, признав свой грех, он стал бы смиреннее,— то он был бы гордецом,
озабоченным своей славой, а не спасением души. Но если эта стыдливость
сдерживалась не столько из-за себя, сколько ради Церкви, то это осуждать
нельзя. Он, возможно, предвидел, что, Господь поставит его князем своего
народа, и боялся, как бы то его тройственное отречение [если бы оно ]
вскоре открылось в исповеди народу, не оскорбило бы тяжко Церковь и не
смутило бы ее мучительным стыдом, оттого что Господь поставил над нею мужа
столь склонного к отречению от Него и столь малодушного. Если же он избежал
исповеди, охраняя свою честь ради Церкви, а не для устыжения своей души, то
сделал он это из благоразумия, а не. из гордыни. И страх его проистекал из
разумной причины — более из [боязни ] ущерба для Церкви, чем из-за ущерба
для собственного доброго имени. Ведь он знал, что Церковь была введена
Господом главным образом его попечению, так как Господь сказал ему: Некогда
обратившись, утверди братьев твоих в вере (Лк. 22,32). Если же это его
мерзкое падение, .изобличенное его собственной исповедью, достигло бы ушей
Церкви,— то кто не сказал бы с легкостью: Не хотим, чтобы он царствовал над
нами (Лк. 19,14); и не легко ли осудила бы она Божественное решение,
которое избрало для укрепления [в вере ] братьев того, кто первый отрекся
[от Него ]? Многие могут безгрешно отложить исповедь из-за
предусмотрительности такого рода или даже вовсе освободиться [от нее ],—
если, разумеется, рассудят, что она может более навредить, чем принести
пользу, ибо в этом случае мы не наносим никакого оскорбления Богу —
вследствие вины,— потому что никоим образом Его не презираем. Петр
отказался исповедаться в своем грехе, поскольку Церковь относительно веры
была еще в младенческом возрасте и немощна, прежде чем добродетель Петра
попыталась бы его проповедями и чудесами. Позднее, когда он укрепился в
добродетели, Петр сам мог исповедаться в падении [своем ], не [вызывая ]
отчаянием [своим ] из-за грехов возмущения Церкви, как о том оставлено в
Писании евангелистами.
Возможно, найдутся такие, кому кажется, что Петр, бывший главой всех
людей и не имевший никого стоящего над собой, кому была бы вверена его
душа, вовсе не считал необходимым кому бы то ни было исповедоваться в своем
грехе так, будто покаяние должно было быть наложено на него неким человеком
и он был бы обязан повиноваться завету его как настоятелям своим. Но если
он не должен был исповедоваться ради того, чтобы на него наложили эпитимью,
то он мог, по крайней мере, сделать это через слово молитвы; о том и шла
речь, когда говорилось: Признавайтесь друг перед другом в проступках,— и
добавлялось: И молитесь друг за друга, чтоб исцелиться. Ничто не мешает
пастырям избирать для исповеди или для покаяния людей (subiectus), чтобы
после свершения сих таинств это стало столь же приятнее Богу, сколь
смиреннее это ими делается. Кто же запрещает кому бы то ни было избирать