так занимающийся каратэдо должен сделать свой ум порожним от себялюбия и 
гордыни, дабы надлежащим образом встретить все, с чем бы он ни столкнулся». 
Таков смысл «кара», иначе «порожнего», в слове «каратэдо». Так что отпадает 
всякая необходимость всех многочисленных и разнообразных толкований данного 
слова, которые предлагают приверженцы каратэдо.
      Еще в 1926 году и Хигаонна и Итосу на Окинаве доказывали необходимость 
преобразования тэ как системы типа сюгё , т.е. строгой дисциплины, что придает 
ей по существу боевую физическую направленность, в систему духовной дисциплины. 
Оба этих больших мастера настаивали на том, что тэ не является искусством, 
которое следует использовать для нанесения вреда человеческим существам, но это 
то искусство, где технические возможности в сочетании с человеческим духом 
должны помогать в разрешении повседневных проблем, не прибегая к физическому 
воздействию. Ни Хигаонна, ни Итосу не брались за обучение людей с плохим 
характером. Но именно толчок, который дал развитию техники каратэ Фунакоши, 
ясно учивший тому, что данная техника служит воспитанию ума и тела и тем самым 
формированию личного характера, привел к созданию в 1935 году японского 
каратэдо.
      Окинавские прототипы японских каратэдзюцу и каратэдо были плодом усилий 
представителей нижних слоев общества, чьи мораль, этические нормы, общие 
интересы и уровень образования существенно отличались от ценностей 
аристократического японского рыцарства. Сама простонародная среда Окинавы, где 
формировалась техника каратэ, а также то обстоятельство, что свое дальнейшее 
развитие она получила в недрах той же среды, но уже Японии XX века, отчетливо 
указывают на отсутствие прямой связи между японскими каратэподобными системами 
и классическими японскими воинскими искусствами. А из тщательно проведенных 
исследований в отношении боевых искусств буси в доэдовскую эпоху ясно видно, 
что эти профессиональные воины мало интересовались безоружной стороной боя, 
поскольку по обыкновению встреча с недругом влекла за собой вооруженную 
схватку; рукопашные бои считались уделом крестьян ввязываться в них было ниже 
достоинства буси. Вооруженные смертоносным оружием наподобие длинного меча, 
буси были в состоянии свести на нет эффективность любого приема со стороны 
безоружного.
      Большие социальные перемены, произошедшие за период Эдо, были отмечены 
упадком институтов средневекового рыцарства, появлением сословия самураев, 
большинство представителей которого не только оказались изнеженными по натуре 
рыцарямивоинами, но и от самих воинов у них осталось лишь одно название, и 
повышением социального веса простолюдинов. Методы безоружного боя, хоть и 
оказывали самураям хорошую службу во время гражданских беспорядков, не стояли в 
центре их воинского обучения. Но интерес простолюдинов, проявляемый к 
безоружным единоборствам, был вполне естественным и находил широкий отклик. Им 
долгое время отказывали в праве пользования оружием, что вполне объясняет 
предпочтение, отдаваемое простолюдинами безоружному бою. Но, как явствует из 
исторических хроник, многие простолюдины стремились добиться общественного 
признания, осваивая дисциплины с применением оружия тех воинских рю, в которых 
им разрешено было заниматься или которые они могли для себя найти.
      Таким образом, простолюдинам удалось получить некоторое представление о 
духе рыцарства и занятиях рыцарей. Они по своему усмотрению заимствовали из 
рыцарской боевой культуры то, чем они более всего восхищались или что им 
представлялось наиболее существенным для собственной системы воинской 
дисциплины. В некоторой степени они оказывались новаторами, но в большинстве 
случаев они заимствовали, а не усваивали рыцарское наследие. Они также несут 
ответственность за искажения рыцарских верований, обычаев, этических норм и 
воинской практики изза своей предвзятости или непонимания. Но жадный интерес 
простолюдинов к дисциплинам по безоружному бою не ослабевает на протяжении эпох 
Мэйдзи и Тайсё, что подготавливает почву для скорейшего усвоения окинавского 
каратэдзюцу средними слоями японского общества.
      Японские каратэдзюцу и каратэдо несут в себе некоторые черты духа и 
этоса средневекового рыцаря. Фунакоши прибегал к выражению «мидзуно кокоро», 
означавшему «состояние ума, подобное водной глади», чтобы подчеркнуть важность 
успокоения ума перед лицом неожиданности или опасности. Здесь образно говорится 
о том, что спокойный ум, подобно неподвижной воде, в точности отражает 
происходящее вокруг. Поэтому тот, кто достигнет такого умственного состояния, 
будет психологически и физически готов к любому повороту судьбы. Но Фунакоши не 
оригинален в этой мысли, ибо она вытекает из сонма метафизических представлений 
о фудосин  (невозмутимый ум), вполне обычных для японских мечников в XVI и XVII 
веках. Другое любимое выражение Фунакоши своими корнями уходит в традиции 
средневекового рыцарства: «цукино кокоро», иначе «ум подобен луне», где 
отражается необходимость сохранять постоянную бдительность. Как незатененная 
тучами луна освещает своим светом все вокруг на земле, так и ум должен 
высвечивать все, что окружает тело. Такое состояние ума в классических воинских 
искусствах выражается понятием «дзансин», функционирующим в рамках более общего 
представления Канкэн футацуно кото , восприятия посредством глаз и интуиции.
      Накаяма Масатоши, будучи учеником Фунакоши в 1931 году, свидетельствовал 
о жесткой дисциплине своего учителя в соответствии с принципом «цукино кокоро».
 Фунакоши был скор на расправу со своими учениками, случись им ослабить 
бдительность. Во время занятий он мог наградить смачным пинком или ударом тех, 
кто забывал о правильной осанке. Даже за стенами додзё он оставался 
требовательным учителем. «Он мог неожиданно выбить из рук прямо в лицо миску с 
рисом у тех учеников, которые держали ее так, что ослабляли свою защиту», — 
говорит Накаяма, — «и, не причиняя вреда ученику, показать, как противник может