существу ограниченными и косными. Он заклеймил его как останки «закосневшей 
цивилизации». Никто не отрицал, что дисциплины бусидо, занятия которыми 
вменялись в обязанность средневековому рыцарю, были исключительно наследием 
привилегированного общественного класса. Но для лидеров Мэйдзи бусидо во многом 
являлся выражением национального характера и был не таким уж частным делом 
определенного социального слоя населения, как виделось Кидо.
      Бусидо в своей изначальной форме во времена правления царской династии 
Ямато (ок.400645гг. н.э.) — самой ранней формы японской государственности — 
представлял собой неписанный тайный кодекс норм поведения, запечатленный в умах 
и сердцах людей. На исходе эпохи Хэйан (7941185) он стал выражением 
нравственности и духа средневекового рыцаря, отличных от национальной 
нравственности. В трактате «Кокон Тёмонсю» (1254), касающемся деяний хэйанского 
периода, упоминаются так называемые «семь основополагающих добродетелей» рыцаря,
 ряд довольно безыскусных нравственных норм, выработанных в среде воинов тех 
далеких времен. Эти семь добродетелей требуют от рыцаря воздерживаться от 
насилия, не обнажать свой меч и жить в мире и согласии со своими товарищами.
      Во времена бакуфу Минамото Ёритому с резиденцией в Камакуре (11891199) 
этические нормы его буси претерпели дальнейшие изменения в вопросе отношений 
между повелителями и их подданными, и высшей добродетелью стала личная 
преданность каждого рыцаря Ёримото как сёгуну. Затем, после возвышения 
влиятельного рода Ходзё в XIII веке, чьи представители стали регентами, и до их 
окончательного оттеснения от власти другим влиятельным родом, Асикага, на 
исходе XIV века, само представление о преданности оказалось превратно 
истолкованным. Преданность имела двоякий смысл: рыцарь, поддерживающий бакуфу, 
должен быть предан и сёгуну и бакуфу, тогда как преданность стоящего за 
императора рыцаря распространялась только на самого императора. Во времена 
военных бедствий, охвативших период Муромати (13361568), рыцарь, долгом 
которого было сражаться, явственно ощутил всю зыбкость самой жизни, ибо 
подобное умонастроение диктовалось этическими нормами его привилегированного 
класса, который теперь еще находился во власти представлений дзэнбуддизма. 
Явное несоответствие между теорией и практикой рыцарской этики обуславливалось 
тем, что сама преданность определялась прежде всего экономическим положением и 
сохранялась до тех пор, пока обе стороны имели общие и взаимозависимые 
экономические интересы. Так что в те времена безвестное и идеалистическое 
бусидо оставалось настоящим моральным кодексом средневекового рыцаря, трактовка 
и практическое воплощение которого находились целиком в руках самих рыцарей.
      Принципы бусидо приобрели сложную и высоко идеалистическую форму к тому 
времени, когда их основы легли на бумагу в период Эдо. Ямага Соко в своих 
«Букё» («Рыцарских верованиях») и «Сидо» («Рыцарских принципах») дает первое 
систематическое изложение нравственных аспектов того, что позднее станет 
известным как бусидо. Его сочинения дали многое для взращивания общественной 
этики рыцарского, военного сословия, но не он один формировал саму доктрину 
преданности (лояльности). Произведение XVIII века, озаглавленное «Хагакурэ» 
(«Скрытый листвой»), излагает строгий моральный кодекс рыцарей рода Набэсима из 
Хидзэна (ныне префектура Нагасаки). Полагают, что идея «Хагакурэ» была навеяна 
поэтическими строками монаха Сайгё (11181190): «Один цветок живой, но скрытый 
листвой, поражает тебя, будто нечаянная встреча с душой, покинувшей мир», а сам 
труд представляет собой сжатое изложение некоего канона, которым 
руководствовались когдато воины рода Набэсима. Дух служения и преданности 
царствует над этой этикой. Четыре строки могут послужить тому доказательством:
      
    Мы не уступим никому в исполнении нашего долга.
    Мы постараемся быть полезными своему повелителю.
    Мы будем почтительными к своим родителям.
    Мы будем щедры в нашем милосердии.
      
      Окума Сигэнобу, родом из Хидзэна, был наверняка знаком с содержанием 
«Хагакурэ», когда отстаивал важность бусидо для простого народа словами о том, 
что наши предки придавали большое значение бусидо, но в то же самое время с 
высочайшим почтением относились к проявлениям духа милосердия и человеколюбия. 
Ито Хиробуми говорил о «традиционных устоях», где выделял бусидо, считая его 
достойным общества Мэйдзи. «Бусидо», — говорил Ито, — «предлагает нам 
прекрасные нормы морали, которым неуклонно должны были следовать образованные 
сословия. В результате… воспитывалась тяга к стоическому героизму, деревенской 
простоте и непревзойденному спартанскому самопожертвованию и свойственным 
Афинам эстетической культуре и интеллектуальной изысканности. Искусство, 
возвышенность чувств, более высокие нравственные идеалы, а также высший род 
добродетели и благородства — все это мы стараемся в должной мере привить 
человеку.»
      Поэтому, каково бы ни было сходство, одна черта решительно отделяет 
токугавское бусидо от представлений Мэйдзи, а именно, упор последнего на одну 
из основных особенностей средневекового рыцаря доэдовских времен — скромность. 
Эта черта культивировалась в характере народа, чтобы привести его помыслы в 
согласие с предписываемыми государственными нормами. Сам факт, что лидеры 
Мэйдзи заостряли внимание на воспитании скромности, говорит коечто о самой 
личности рядового гражданина того времени.
      Итагаки Тайсукэ продемонстрировал хорошее знание социальных условий, 
когда подверг бичующей критике индивидуализм общества Мэйдзи, тех, кто 
оставался глух к проблемам национального единства. Итагаки сравнивал их с 
безучастными к судьбам общества токугавским самураям, которым было «чуждо