БЕРСЕРКИ
  Известен исторический факт превращения воина в дикого зверя (разумеется, не 
буквальном смысле, а в ритуальном и психоповеденческом). Следы этого древнего 
«превращения в зверя» хранят военные лексиконы и геральдическая символика, 
унаследованная от античности и средневековья. Ведь коллективная память людей, 
живущая в символах и речи, очень сильна. Оттуда и выражения типа «сильный как 
бык» или «храбрый как лев»...
  Фамильярное обхождение с дикими животными можно проследить у древних 
германцев, причем в самых разнообразных формах. Например, зверю подражали, он 
как бы играл роль наставника при инициации, т.е. тогда, когда юноша, вступая в 
ряды взрослых воинов, демонстрировал свои боевые умения, ловкость, мужество и 
храбрость. Одной из форм инициации была схватка с этим зверем, завершавшаяся 
поеданием его плоти и питьем его крови. Воину это должно было придавать силу и 
ловкость, отвагу и ярость дикого зверя. Иначе говоря, победа человека над 
тотемным животным (которое считалось предком и покровителем данного племени) 
трансформировалась в обряд передачи ему самых ценных звериных качеств. В 
результате зверь уже как бы и не умирал, а воплощался в победоносном герое. Во 
всяком случае, в этом были уверены и те, кто проходил через обряд посвящения, и 
все его соплеменники. Заметим, что гораздо более поздний обычай украшать себя 
бренными останками поверженного врага (например, его скальпом или отрубленной 
головдй), присваивать себе его символику, иногда даже имя, обладает тем же 
значением. А ритуал поедания плоти и крови убитогопротивника приводил к 
воинскому людоедству, что еще раз свидетельствует о ритуальном происхождении 
каннибализма.
  Германские и скандинавские саги демонстрируют нам «воина-зверя» во всей красе.
 В психологическом смысле это действительно зверь. Своей звериной сущностью он 
обязан как магической ритуальной процедуре (пляска, употребление опьяняющих 
веществ или примитивных наркотиков, вроде сушеных мухоморов), так и внешнему 
уподоблению какому-нибудь животному (через подражание его повадкам, одевание 
его шкуры или хотя бы маски, использование в качестве амулетов его клыков и 
когтей).
  И свои, и враги приписывали таким воинам различные магические качества. 
Полагали, например, что они обладали даром неуязвимости, подобно королю 
Гарольду Безжалостному, ввязывавшемуся в бой раньше всех, сеявшему смерть 
налево и направо. Еще их считали необыкновенно свирепыми и сильными. Поэтому 
один только вид воинов-зверей приводил в ужас. Конечно, в определенном смысле 
использование их в сражении было своего рода уловкой, специально 
предназначенной для деморализации неприятеля. Однако считать подражание 
животным, тем более перевоплощение в них всего лишь тактическим приемом — 
значит не понимать самой сути явления. Психология и антропология давно уже 
выявили механизмы, посредством которых человек «вживается» в облик того 
существа, чью роль он исполняет в данный момент. Германский воин, рычавший как 
медведь или лаявший как собака, надевший на себя волчью голову или шкуру вепря, 
как бы на самом деле становился медведем, волком, бешеной собакой либо вепрем...

  Возьмем, к примеру,#берсеркров. В более поздние времена термин «берсеркр» 
стал синонимом слова «воин», или, скорее, «разбойник», потому что имелся в виду 
такой воин, который был подвержен приступам бешенства, необузданной ярости. 
Короче, был крайне агрессивен, не чувствовал боли и при этом совершенно не 
способен контролировать собственное поведение. Однако в более древние времена 
дело обстояло иначе, об этом свидетельствует этимология термина. «Берсеркр» — 
это «некто в медвежьей шкуре, воплотившийся в медведя». Обратите внимание: 
воплотившийся в медведя, а не просто одетый в его шкуру. Различие 
принципиальное. За обыденным фактом — воин в медвежьей шкуре — скрыта более 
глубокая истина. Она говорит, что это человек, одержимый медведем, если угодно, 
«медведь с человеческим лицом». Медвежья шкура здесь своего рода «магическая 
клетка», помогающая осуществить колдовской акт такого превращения.
  Бок о бок с берсеркром, облаченным в медвежью шкуру, лучше сказать 
воином-медведем, стоит «ульфхеднар», то есть «некто, облаченный в шкуру волка, 
воплотившийся в волка». Родственная связь воина-волка и воина-медведя столь 
тесная, что оба термина выглядят как синонимы. Саги утверждают, что 
«ульфхеднары» и «берсер-кры» действовали иногда в одиночку, но чаще всего 
небольшими группами, похожими на волчьи стаи. Еще в сагах говорится об их 
свирепости, безжалостности, бесстыдстве (т.е. об отсутствии нравственных норм в 
поведении) и пристрастии к оргиям. Так что предания о «волколаках» и 
«оборотнях» выглядят вполне праводоподобными.
  В языческие времена, до обращения германцев и скандинавов в христианство, 
считалось, что берсеркры и ульфхеднары обладали просто-таки сверхъестественной 
силой^~«Сага об Инглингах» описывает, что в бою они «рвались вперед без 
доспехов, грызли края щитов как бешеные собаки или волки, пуская изо рта пену, 
и были сильными словно медведи или быки. Они убивали врагов с одного удара, но 
ни огонь, ни железо не могли ранить их самих. Они нападали стаей с ужасными 
воплями и воем, как дикие звери, и никто не мог остановить их...» Скорее всего, 
«ярость воинов-зверей» была одним из проявлений тяжелого психического 
заболевания — ликантропии, страдающие которым воображают себя зверями. На эту 
мысль наталкивает то обстоятельство, что способность впадать в «звериную 
ярость» обычно передаваясь по наследству, ей нельзя было научиться. В одной из 
саг, например, говорится о человеке, имевшем 12 сыновей. Все бни были 
берсеркры: «У них стало обычаем, находясь среди своих и почувствовав 
приближение ярости (т.е. припадка безумия, сказали бы мы) сходить с корабля на 
берег и кидать там большие камин, выворачивать с корнем деревья, иначе в своей 
ярости они покалечили бы или убили родных и друзей».
  Как объяснить роль и функцию воинов-зверей в древнем германо-скандинавском 
обществе? Несомненно, речь идет о небольшой группе, резко отграниченной от 
основной массы свободных воинов. Берсеркров и ульфхеднаров можно сравнить с 
индийским «гандхарва» и с эллинским кентавром (человеком-конем). И те, и другие 
суть «демоны», т.е. наполовину люди, наполовину звери. Можно их также сблизить 
с всадниками из свиты Ромула — кровожадными существами, ворующими скот и женщин 
и рыщущими повсюду подобно волкам. Стоит только проанализировать древние мифы и 
легенды, как повсюду обнаружатся люди-волки, люди-кони, люди-медведи, 
люди-собаки и прочие «звери с человеческими лицами».
  Обратимся к римскому историку Тациту, жившему в конце I — начале II века н.э. 
Он выделил среди германского племени хаттов отдельную группу воинов, члены 
которой демонстративно носили особый знак: «Храбрейшие из них носят железное 
кольцо или перстень (знак бесчестья и позора у этого племени), обращая этим на 
себя внимание как врагов, так и соплеменников. Эти люди начинают все битвы, они 
всегда составляют передовой строй, вид которого ужасен. Но и в мирное время их 
лицо не приобретает мягкого вида. Ни у кого из них нет ни дома, ни поля, ни 
какого-либо занятия. Куда они пришли, там и кормятся, расточители чужого, 
равнодушные к своему достоянию». Вне всякого сомнения, речь идет о группе 
привилегированных воинов, чье воинское искусство высоко ценили соплеменники. Их 
обычай носить знак бесчестья, превращавшийся в знак почета, напоминает 
рыцарские обеты более позднего времени. В то же время это знак тайного союза, 
знак воинского братства.
  Членам такого союза было позволено во имя общего блага нарушать обычные 
социальные обязанности. Они не работали, не вступали в брак, не растили детей. 
Община кормила их в обмен на выполнение воинского долга. Не находились ли они 
на положении «прирученных зверей?» На этот вопрос вряд ли когда-нибудь дадут 
исчерпывающий ответ. Но обратим внимание на одну особенность. Вера в то, что 
всякий, кто наденет железный перстень и произнесет при этом заклятье, станет 
медведем, до сих пор сохранилась в скандинавском фольклоре.
  Звериная природа — это нечто, находящееся вне человеческой власти. Саги 
постоянно напоминают, что в человеке под спудом скрывается вторая природа, 
своего рода «внутренняя душа», не поддающаяся контролю рассудка и воли. 
Достаточно прибегнуть к магическому ритуалу, и эта природа вырвется наружу, 
человек станет зверем!
  Сопоставление хаттского воина, носящего железный перстень, с более поздним по 
времени воином-волком или воином-медведем любопытно. Хаттский воин вызывает у 
окружающих не только страх, но еще и уважение, тогда как к берсеркрам относятся 
со страхом и отвращением. Видимо, отношение к воинам-зверям постепенно 
изменилось под воздействием следующих двух факторов: с одной стороны, были 
преодолены родоплеменные отношения, укрепилась централизованная власть, и 
сохранение автономных воинских групп стало для этой власти опасным. С другой — 
распространение христианства оказывало свое влияние на обычаи и законы, в них 
уже не вмещались столь беспокойные личности, какими были воины-звери.
  Итак, автономные группы воинов-зверей играли вполне определенную роль: они 
должны были защищать своих соплеменников в случае возникновения чрезвычайных 
обстоятельств, так сказать, в безвыходных положениях, если надо, принося себя в 
жертву. Павел Диакон (историк германского племени, лангобардов), уже не 
понимавший дохристианские обычаи собственного народа, рассказывал, например, 
что лангобарды, столкнувшись однажды с превосходящими силами противника,  
«сделали вид», будто у них в лагере находятся «песьеголовые воины». Они 
распространили слух, будто эти воины с головами собак настолько свирепы, что 
питаются только кровью, а за неимением крови врагов пьют кровь сородичей.
  Так почему лангобардами был распущен слух именно о воинах с головами псов 
(или волков)? Почему они были уверены, что противник обязательно испугается? И 
главное, почему вздорному слуху поверили? Неужели его посчитали бы правдой, 
испугались бы подробностей насчет свирепости и кровожадности песьеголовых, не 
будь у лангобардов и их врагов уходящих в глубь веков общих традиций. Насчет 
звериных масок накоплено немало документальных свидетельств. Этот обычай берет 
свое начало в очень далеком прошлом. Что касается употребления крови врагов, не 
важно — человечьей или звериной, то и это обычный компонент воинской магии. То 
же относится к «собственной» крови, т.е. крови «собратьев» (ритуальное питье 
крови из надрезов на теле повсеместно практиковалось при вступлении в воинские 
братства). Так что рассказ о песьеголовых достаточно достоверен и не так уж 
наивен. Видимо, попав в окружение, лангобарды прибегли к услугам тайной группы, 
так сказать, «разбудили зверя», дремавшего до поры до времени. Слух слухом, но 
ведь они всерьез угрожали противнику натравить на пего своих воинов-зверей!
  Перед нами, несомненно, исконный военно-религиозный обычай германцев. В их 
обществе известно существование воинских братств, обладавших определенной 
секретностью. Иногда эти братства являлись источником опасности для 
соплеменников, иногда приносили пользу своему народу, чаще второе, чем первое. 
Такие братства состояли из воинов, прошедших инициацию (посвящение), 
отличавшихся от сородичей своим внешним видом, украшениями (знаками различия и 
эмблематикой, на нашем сегодняшнем языке), манерой поведения. Они вели 
нетипичный образ жизни. Их братство — всего лишь «стая» на обочине 
магистрального пути общественного развития. Но общество пользовалось их 
услугами.
  Поэтому говорить о них только как о «стоящих вне закона» значило бы 
ограничиться поспешным и односторонним толкованием свидетельств, относящихся к 
более поздним временам. Поясним: объявление их «вне закона» произошло только 
тогда, когда упрочилась наследственная власть князей и королей, и когда 
победило христианство. Весьма характерно, что эквивалентность таких понятий, 
как «волк», «изгнанник», «находящийся вне закона», «преступник», «злодей» 
присуща текстам средневековой эпохи. В более ранних источниках этого нет.
  Группа песьеголовых не существовала отдельно от лангобардского народа. И 
престиж ее среди лангобардов был достаточно высок. Это определялось прежде 
всего тем, что в трудную минуту они спешили на помощь своему народу. Только 
несколько веков спустя опасных сородичей начали изгонять за пределы 
гражданского общества. В итоге возникла новая обособленная группа, в состав 
которой входили воины-звери и изгои. Этот процесс нашел отражение в 
скандинавских источниках. По ним видно, как постепенно происходило сближение 
терминов «берсеркр» (т.е. воин-зверь) и «викинг» (т.е. изгой). Начиная с XI 
века оба этих термина употребляются только в негативном смысле.
  В конце концов христианство стало изображать человека-зверя как существо, 
одержимое бесовскими силами. В саге о Ватисдале рассказывается, что прибывший в 
Исландию епископ Фридрек обнаружил там много берсеркров. Их описание дано 
вполне в традиционном духе. Они творят насилие и произвол, отнимают женщин и 
деньги, а если им отказывают, то обидчика вызывают на поединок и убивают. Они 
лают, подобно свирепым псам, вгрызаются зубами в край своего щита, ходят босыми 
ногами по раскаленному кострищу, даже не пытаются хоть как-то контролировать 
свое поведение. По отношению к основной массе населения они уже самые настоящие 
изгои, их деятельность совершенно несовместима с обществом. Короче говоря, все 
изменилось по сравнению с теми временами, которые описывали Тацит, Павел Диакон 
и авторы ранних саг. По совету новоприбывшего епископа берсеркров стали 
отпугивать огнем (словно самых настоящих волков!) и забивать насмерть 
деревянными кольями (ибо считалось, что «железо не уязвляет берсеркра»), а тела 
сбрасывать в овраг без погребения...
  В свете всего сказанного вряд ли сравнение некоторых рыцарей Средних Веков с 
бешеными псами или волками-оборотнями покажется плодом поэтического 
преувеличения. Волки, медведи, львы, столь характерные для средневековой 
геральдики, оказывается, не были безобидным украшательством. В них проглядывал 
древний ужасный смысл. Они символизировали тех, кто когда-то были зверями.