—  Неужели не сожалеешь?
    —  По-твоему, славу можно добыть только в замке Эдо?
    —  Кто-то оклеветал тебя?
    —  Похоже. Мне это безразлично. Сегодня я впервые осознал, что мои мечты и 
помыслы — всего лишь фантазии.
    —  Неправда! Я тоже считаю, что Путь Меча и основы справедливого правления, 
в сущности, совпадают.
    — Я рад, что ты согласен со мной. В жизни, правда, идеи одинокого мыслителя 
редко находят понимание у людей.
    —  Выходит, наши мысли ничего не стоят?
    — Нет, всегда будет необходимость в людях возвышенного ума и духа, как бы 
не разворачивались события в стране. Путь правления не сводится лишь к 
«Искусству Войны». Мудрая государственная система должна быть гармоничным 
соединением военного искусства и изящной словесности. Высшая цель Пути Меча 
состоит в том, чтобы обеспечить мир в стране. Я понял, что мои надежды были 
детскими мечтами. Мне суждено стать прилежным слугой двух господ: меча и пера. 
Прежде чем помышлять об управлении народом, я обязан понять его.
    Мусаси невесело засмеялся и попросил Гонноскэ принести тушечницу. Написав 
письмо, он запечатал его и обратился к Гонноскэ:
    —  Будь добр, отнести это письмо.
    —  В резиденцию Ходзё?
    — Да. Я изложил все, что думаю. Передай поклон Такуану и господину Удзикацу.
 Да, и возьми вот это для Иори.
    Мусаси протянул Гонноскэ потертый парчовый мешочек с золотым песком.
    —  Почему ты возвращаешь его? — заподозрив неладное, спросил Гонноскэ.
    —  Ухожу в горы.
    —  Мы с Иори хотим неразлучно быть с тобой в горах или в городе.
    — Я не ухожу навсегда. Буду благодарен тебе, если ты позаботишься об Иори. 
Года два-три поживете без меня.
    —  Удаляешься от мирской жизни?
    — Я еще слишком молод для ухода от дел, — засмеялся Мусаси. — И пока не 
отказался от своих надежд. Меня ждут и желания и разочарования в будущем. Не 
знаю, кто сочинил песню, но звучит она так:
    Страстно мечтаю 
    Слиться с величием гор. 
    Но люди неодолимо 
    Влекут меня к себе.
    Гонноскэ слушал, почтительно склонив голову.
    —  Уже темнеет. Мне пора, — сказал Гонноскэ, поднимаясь на ноги. — Я пошел.
    Взяв лошадь под уздцы, Гонноскэ повел ее за собой. Ему и в голову не 
приходило поехать верхом, потому что лошадь привели для Мусаси. Через два часа 
он добрался до Усигомэ и отдал письмо Такуану. Здесь уже знали о случившемся от 
гонца, который сообщил, что Мусаси не приняли на службу из-за нелестных отзывов 
о его поведении в прошлом. Решающую роль сыграло сведение о том, что он имеет 
кровного врага, поклявшегося его убить. По слухам, Мусаси заслужил себе 
расправу. Министры сёгуна провели несколько часов в обсуждении, но и они, в 
конце концов, признали справедливыми доводы Осуги.
    Такуан ожидал, что найдет в письме Мусаси слова досады и разочарования, но 
Мусаси писал только о решении уединиться в горах. В письме была и песня, 
которую он исполнил Гонноскэ. Письмо завершалось словами: «Беспокойный странник,
 я вновь пускаюсь в путь без цели и смысла. Быть может, следующие строки 
объяснят тебе что-то:
    Если небо и земля
    Воистину мой сад,
    Любуясь им,
    Я готов покинуть дом,
    Имя которому Бренный мир».
    Удзикацу и Синдзо до глубины души тронула деликатность Мусаси.
    -- Он слишком непритязателен, — сказал Удзикацу. — Хорошо бы повидаться с 
ним, пока он не ушел. Сомнительно, что бы он откликнулся на наше приглашение, 
так что я сам лучше навещу его. — С этими словами Удзикацу поднялся, но к нему 
обратился Гонноскэ:
    —  Задержитесь на минуту. Я тоже возвращаюсь к Мусаси, но он просил 
передать кое-что Иори. Можно позвать мальчика?
    Иори пришел и сразу увидел свой мешочек.
    — Мусаси сказал, что Это единственная память о твоем отце, — произнес 
Гонноскэ.
    По просьбе Такуана Иори рассказал о родителях.
    — Единственное, о чем я не знаю, — это судьба моей сестры. Не помню, чтобы 
отец и мать что-нибудь говорили о ней. Жива ли она? — завершил он свой рассказ.
    Такуан достал из мешочка мятый лист бумаги. Прочитав зашифрованную надпись, 
оставленную отцом Иори, Такуан едва сдержал возглас изумления.
    — Здесь написано про твою сестру, — произнес он, пристально глядя на Иори.
    —  Я подозревал об этом, но настоятель храма Токугандзи не смог разобрать 
записку отца.
    Такуан начал читать: «Я решил скорее умереть с голоду, нежели поступить на 
службу к новому сюзерену. Мы с женой с трудом влачим жалкое существование. Нам 
пришлось оставить нашу дочь у дверей одного храма в центральной провинции. Мы 
вложили в ее одежду «голос неба» и поручили девочку милости богов. Вскоре мы 
перебрались в другую провинцию. Я купил крестьянский дом в провинции Симоса. Я