грозным ревом; второй, тихий и прозрачный, струился ровным потоком. 
    Кипящий водоворот у подножия водопада привел Дзётаро в неописуемый восторг. 
Скатившись вниз по склону, он забегал по обточенным водой камням, подпрыгивая и 
приплясывая. 
    — Полно рыбы! 
    Вскоре он истошно завопил: 
    — Поймал! Камнем ее оглоушил! 
    Обрадованный мальчик побежал дальше, и шум воды поглотил его голос. 
    Мусаси и Оцу сидели на траве в тени хижины. Над поляной играли 
    сотни маленьких радуг. 
    — Куда он убежал? — произнесла Оцу. — За ним не углядишь. 
    — Неужели? Я в его возрасте был куда хуже. А Матахати был тихоней. Где он? 
Откровенно говоря, я за него волнуюсь больше, чем за Дзётаро. 
    — Я рада, что Матахати нет с нами. Мне пришлось бы прятаться от него. 
    — Зачем? Мы бы ему все объяснили, и он понял бы нас. 
    — Вряд ли. Он и его мать не похожи на других людей: 
    — Оцу, ты окончательно решила? 
    — О чем ты? 
    — Хочу спросить, не надумаешь ли ты вернуться к Матахати? Лицо Оцу исказила 
гримаса отвращения. 
    — Никогда! — негодующе ответила она. 
    Глаза Оцу покраснели, она закрыла лицо руками. Белый ворот кимоно 
вздрагивал от ее рыданий. Дрожащая фигурка девушки словно бы говорила Мусаси: 
«Твоя и только твоя!» 
    Мусаси пожалел о сказанном. Несколько дней он постоянно был рядом с Оцу, 
любуясь игрой света на ее теле. Вечерами, когда на ее одежду падал неверный 
огонь лампы, днем в лучах теплого солнца. Бисеринки пота на ее, коже напоминали 
ему капельки росы на цветах лотоса. По ночам их разделяла тонкая ширма, и он с 
волнением вдыхал тонкий аромат ее волос. Кровь его закипела, как водопад. 
Неукротимая страсть овладела Мусаси. Резко встав, он отошел в сторону, на 
солнце, и сел в высокую зимнюю траву. Он тяжело вздохнул. Оцу подошла к нему, 
опустилась на колени рядом и вопросительно посмотрела ему в застывшее, строгое 
лицо. 
    — Что с тобой? — спросила она. — Я чем-то расстроила тебя? Прости меня. 
    Чем напряженнее становился взгляд Мусаси, тем теснее прижималась к нему Оцу.
 Она вдруг обвила его руками, от теплоты ее хрупкого тела Мусаси содрогнулся. 
    — Оцу! — закричал он. Мощными, коричневыми от загара руками он схватил Оцу 
и опрокинул ее на траву. У Оцу перехватило дыхание от грубости его порыва. 
Освободившись из его объятий, она сжалась в комочек. 
    — Ты не должен так поступать! — хрипло крикнула она. — Как ты мог? Никогда 
не ожидала от тебя. Неужели ты такой, как все мужчины! — рыдала она. 
    Боль и ужас в глазах Оцу мгновенно остудили пыл Мусаси. Он тут же опомнился.
 
    — Почему? Почему так случилось? — воскликнул он, зардев от сты- 
    Да, едва не плача от потрясения. 
    Оцу поднялась и ушла, оставив на траве выпавший из кимоно мешочек для 
благовоний. Мусаси стонал, глядя на разорванный мешочек, затем уткнулся лицом в 
траву. Из глаз его хлынули слезы боли и отчаяния. 
    Он чувствовал, что Оцу одурачила его. Но разве губы, волосы, глаза, все 
существо Оцу не манили его к себе? Не она ли раздула огонь в его сердце, а 
когда пламя вырвалось наружу, в ужасе бросилась прочь? 
    Мусаси казалось, что многолетние попытки достичь совершенства безнадежно 
рухнули, и преодоленные им суровые испытания оказались напрасными. Зарывшись 
лицом в траву, Мусаси твердил, что он не сделал ничего постыдного, но слова 
девушки не давали ему покоя. 
    Мусаси, однако, не пришла в голову мысль, что значит непорочность для 
девушки, как дорога ей недолгая пора невинности. 
    Вдыхая запах земли, Мусаси приходил в чувство. Когда он поднялся, огонь в 
глазах потух, лицо было бесстрастным. Наступив на мешочек для благовоний, 
Мусаси постоял в задумчивости, словно прислушиваясь к голосу гор. Тяжелые брови 
сурово сдвинулись, как перед боем у раскидистой сосны. 
    Солнце зашло за облако, скрипуче прокричала птица. Ветер переменился, а 
водопад зашумел сильнее. 
    Оцу, чье сердце трепетало, как пойманный воробей, наблюдала за Мусаси, 
спрятавшись за дерево. Она понимала, как глубоко ранила его, ей хотелось быть 
рядом с ним. Хотелось броситься к нему, моля о прощении, но ноги не слушались 
ее. Она впервые увидела, что ее возлюбленный не был воплощением мужских 
добродетелей, какими она их представляла. Обнаружив в Мусаси животную страсть, 
зверя во плоти, Оцу опечалилась и испугалась. 
    Оцу побежала, но через двадцать шагов любовь к Мусаси остановила ее. 
Успокоившись, она убеждала себя, что страсть Мусаси отличается от животных 
примитивных чувств других мужчин. Больше всего на свете ей хотелось извиниться 
перед ним и уверить, что его поступок не обидел ее. 
    «Он все еще сердится. Что мне делать?» — подумала Оцу, заметив, что Мусаси 
нет на прежнем месте. Оцу вернулась к хижине, но увидела там лишь белую завесу 
из ледяных потоков водопада, сотрясавшего окрестные скалы и деревья. 
    — Оцу, какой ужас! Мусаси бросился со скалы в водопад! — отчаянно закричал 
Дзётаро. Мальчик спускался с крутого склона, хватаясь, словно обезьяна, за 
гибкие ветви глициний. 
    Оцу не разобрала слов Дзётаро, но поняла, что случилось что-то страшное.