— Вы ее сын? — смущенно спросил Мусаси. --Да. 
    — Я должен извиниться перед вами. Не знаю, право, что испугало. вашу 
матушку, но при виде меня она уронила корзину и бросилась бежать. Мне стало 
жаль рассыпанную зелень. Я собрал траву и принес. Вот и все. Вам нет нужды 
извиняться. 
    Ласково посмеиваясь, Коэцу обратился к матери: 
    — Слышала, мама? Напрасно испугалась. Монахиня вышла из-за спины слуги. 
    — Значит, ронин не хотел меня обидеть? 
    — Обидеть? Вовсе нет! Смотри, он даже принес твою корзину. Весьма любезно с 
его стороны. 
    — Извините, меня! — проговорила монахиня, склонившись в глубоком поклоне и 
касаясь лбом четок на запястье. Успокоившись, она веселой улыбкой обратилась к 
сыну: — Стыдно признаться, но когда я увидела молодого человека, мне почудился 
запах крови. Я очень испугалась. Оцепенела от страха. Теперь вижу, что ошиблась.
 
    Проницательность старой женщины поразила Мусаси. Она вмиг разгадала его 
суть и простодушно изложила ее. В ее представлении Мусаси был кровавым и 
грозным существом. 
    Пронизывающий взгляд, грива волос, настороженность и готовность Мусаси 
сокрушить любого в ответ на малейший выпад не ускользнули от внимания Коэцу, но 
он пытался найти в Мусаси человеческие черты. 
    — Если вы не спешите, посидите с нами. Здесь тихо и покойно, лоне природы 
чувствуешь себя очищенным и умиротворенным. 
    — Соберу еще немного зелени и приготовлю вам похлебку, а потом чай, — 
сказала монахиня. — Вы любите чай? 
    Рядом с Коэцу и его матерью Мусаси чувствовал покой и гармонию со всем 
миром. Он скрывал воинственность, как кошка поджимает когти. Со стороны нельзя 
было подумать, что он находится незнакомыми людьми. Мусаси не заметил, как снял 
соломенные сандалии и присел на коврике. Не стесняясь, Мусаси задал несколько 
вопросов и вскоре узнал, что мать Коэцу приняла монашеское имя Мёсю, что в 
мирской жизни она была примерной женой и хозяйкой, что сын ее действительно тот 
знаменитый знаток искусств и мастер. Фамилию Хонъами знал каждый 
профессионал-фехтовальщик. Никто лучше Хонъами не разбирался в мечах. 
    Мусаси не воспринимал собеседников как людей влиятельных и знаменитых. Для 
него они были случайные знакомые, которых он встретил в пустынном поле. Мусаси 
настроил себя на такой лад, чтобы не чувствовать скованности и не портить отдых 
семейству Коэцу. 
    Снимая кипящий чайник с костра, Мёсю спросила сына: 
    — Сколько, по-твоему, лет этому молодому человеку? 
    — Около двадцати пяти, — ответил Коэцу, взглянув на Мусаси. 
    — Только двадцать три, — покачал головой Мусаси. 
    — Неужели? — воскликнула Мёсю и стала задавать обычные при первой встрече 
вопросы: откуда он родом, живы ли его родители, где учился владеть мечом. 
    Мёсю говорила с ним как с внуком, и в Мусаси проснулся мальчишка. Забыв об 
этикете, он заговорил увлеченно и искренне. Жизнь Мусаси состояла из 
самодисциплины и суровых тренировок, он выковывал себя в клинок высшей пробы и 
не ведал ничего, кроме фехтования. Доброжелательность старой монахини растопила 
привычную 
    сдержанность; 
    Мёсю, Коэцу, чайные принадлежности на коврике удивительно гармонично 
вписывались в природу. Мусаси почувствовал нетерпение, у него не было привычки 
подолгу сидеть на одном месте. Он радовался, когда они беседовали, но когда 
Мёсю погрузилась в созерцание чайника, а Коэцу вернулся к эскизам, Мусаси стало 
невмоготу. «Что они нашли в этом поле? - удивлялся он. — Холодно, до настоящей 
весны далеко. 
    Если им нужна зелень, то нужно дождаться тепла, да и народу вокруг будет 
побольше. Всему свое время. И цветов и трав полно в сезон. А если приспело 
заняться чайной церемонией, какая нужда тащить посуду в такую даль? В их 
богатом доме есть прекрасная комната для чаепитий. Они, может, пришли сюда, 
чтобы рисовать?» 
    Заглядывая из-за спины Коэцу, Мусаси следил за быстрыми движениями кисти: 
Художник не отрывал глаз от ручья, струящегося среди сухой травы. Он упорно 
пытался уловить движение прозрачных вод, но что-то ускользало от него. Не 
сдаваясь, Коэцу наносил на чистый лист волнистые линии. 
    «Рисование — не простая штука», — подумал Мусаси, с любопытством наблюдая 
за кистью Коэцу. Мусаси понял, что Коэцу сейчас переживает те же чувства, что и 
он, когда выходит на поединок с противником. В какой-то момент Мусаси ощущал 
единение с природой, но это настроение пропадало, едва его меч поражал 
противника. Оставалось воспоминание о волшебном миге собственного превосходства.
 
    «Коэцу смотрит на воду, как на врага, — рассуждал Мусаси. — Вот и не может 
нарисовать ее. Он должен мысленно слиться с водой, чтобы проникнуть в ее образ».
 л 
    Скука перерастала в оцепенение, и Мусаси забеспокоился. Он не мог позволить 
себе минуты праздности. Пора в путь. 
    — Прошу простить меня, — решительно проговорил Мусаси и взялся за сандалии. 

    — Уже уходите? — спросила Мёсю. Коэцу неторопливо обернулся: 
    — Не можете побыть с нами еще немного? Матушка сейчас приготовит чай. 
Насколько я знаю, сегодня утром вы дрались на поединке с главой дома Ёсиоки.