понять: для боя с Сэйдзюро не требовались годы тренировок. Во взгляде Ёсиоки не 
было уверенности. Боевого пыла не чувствовалось ни во взоре, ни в осанке. 
«Зачем он здесь, если не уверен в себе?» — удивлялся Мусаси. Он сочувствовал 
Сэйдзюро, разгадав его состояние. Сэйдзюро при всем желании не мог уйти от боя. 
Ученики, доставшиеся ему в наследство от отца, видели в нем учителя и 
наставника, поэтому Сэйдзюро оставалось лишь испить до дна уготованную судьбой 
чашу. Когда рба приняли боевые позиции, Мусаси отчаянно пытался найти предлог 
для отмены поединка, но подходящего повода не было. 
    Поединок закончился, и Мусаси подумал: «Какое несчастье! Зря я с ним 
связался!» Он про себя помолился за скорое исцеление Сэйдзюро. Случившегося не 
вернуть. Дело сделано, и зрелому воину не при-стало проливать слезы сожаления. 
    Мусаси ускорил шаг. Внезапно из травы высунулось лицо пожилой женщины. Она, 
верно, что-то собирала в траве, и шаги Мусаси вспугнули ее. Женщина была в 
легком однотонном кимоно, по цвету неотличимом от травы. В глаза бросался лишь 
пурпуровый пояс. Кимоно было обыкновенное, однако головной убор выдавал в ней 
монахиню. Женщина лет семидесяти была маленькой, хрупкого сложения. 
    Мусаси удивился не меньше женщины. Еще шаг, и он наступил бы на нее. 
    — Что вы ищете? — вежливо спросил Мусаси. 
    В одной руке женщина держала корзину с молодыми побегами полевых трав, в 
другой — четки, полуприкрытые рукавом. Руки и четки слегка дрожали. 
    Желая успокоить женщину, Мусаси беззаботно заметил: 
    — Не думал, что так рано можно собирать зелень. Весна, похоже, уже близко. 
У вас в корзине и петрушка, и рапс, и сушеница. Это вы сами собрали? 
    Старая монахиня, выронив корзинку, с криком «Коэцу! Коэцу!» побежала прочь. 
Мусаси изумленно смотрел, как пожилая миниатюрная монахиня убегает от него по 
направлению к небольшому холмику посреди поля. Струйка дыма поднималась из-за 
холмика, Мусаси решил, что монахиня напрасно бросила собранную зелень, и, взяв 
корзину, пошел следом. Поднявшись на холмик, он увидел монахиню и двух ее 
спутников. 
    На солнечной, южной стороне пологого склона лежал коврик, на котором были 
приготовлены принадлежности для чайной церемонии. Рядом на костре кипел чайник 
и стоял кувшин с водой. Семья, видимо, готовила чайную церемонию на природе. 
    Один из мужчин походил на слугу. Второй — лет сорока восьми — был, вероятно,
 сыном монахини. Он напоминал ожившую фарфоровую фигурку аристократа из Киото. 
Гладкое, дородное лицо излучало спокойную уверенность. Брюшко и неторопливые 
манеры завершали образ. 
    Коэцу. Кто не слышал это знаменитое имя! Каждый в Киото знал Хонъами Коэцу. 
Поговаривали не без зависти, что сказочно богатый Маэда Тосиэ, князь Каги, 
даровал Коэцу ежегодное жалованье в двести коку риса. Коэцу, обыкновенный 
горожанин, мог бы припеваючи жить на одно жалованье, но он постоянно получал 
знаки внимания от Токугавы Иэясу и был вхож в дома высшей аристократии. 
Проезжая мимо его лавки, представители высшего сословия спешивались, дабы не 
выказать высокомерного отношения к Коэцу. 
    Фамилия Хонъами произошла от названия переулка, в котором жил Коэцу. Он 
занимался полировкой и оценкой мечей. Семейство было известно со времен первых 
сегунов Асикаги, а в эпоху Муромати достигло зенита славы. Позднее семейству 
покровительствовали старинные кланы даймё: Имагава Ёсимото, Ода Нобунага и 
Тоётоми Хидэёси. 
    Коэцу слыл в Киото одаренным человеком. Он писал картины, занимался 
керамикой и лаковой росписью, считался знатоком искусств. Коэцу особо выделял 
среди Своих талантов каллиграфию. В искусстве каллиграфии он не уступал 
признанным авторитетам Сёкадо Сёдзё, Карасумару Мицухиро и Коноэ Нобутаде, 
последнему создателю известного стиля Саммякуин, который теперь снискал 
необычайную популярность. 
    Несмотря на оказываемые почести, Коэцу считал, что его не ценят в полной 
мере, во всяком случае, об этом свидетельствует следующая история. Однажды 
Коэцу находился в гостях у Коноэ Нобутады, который был не только одним из 
знатнейших аристократов, но и левым министром при императорском дворе. По 
обыкновению, речь зашла о каллиграфии. Нобутада спросил: «Коэцу, назови трех 
крупнейших каллиграфов страны». Коэцу не колеблясь ответил: «Второй — это вы, 
третий — Сёкадо Сёдзё». Озадаченный Нобутада спросил: «Ты начал со второго. Кто 
же первый?» — «Разумеется, я", — без улыбки отозвался Коэцу, глядя в глаза 
Коноэ. 
    Мусаси остановился на некотором удалении от Коэцу и его спутников. Коэцу 
держал кисть, на коленях у него лежала стопка бумаги. Он рисовал бегущие воды 
ручья. Вокруг были разбросаны наброски. Глядя на расплывчатые волнистые линии, 
Мусаси подумал, что такое мог нарисовать и любитель. 
    — Что случилось? — невозмутимо спросил Коэцу, на секунду оторвавшись от 
бумаги. Он окидывал взглядом Мусаси и перепуганную мать, спрятавшуюся за спину 
слуги. 
    Мусаси почувствовал себя спокойнее в присутствии этого человека. Коэцу 
принадлежал к кругу людей, с которыми Мусаси встречался не каждый день, но он 
излучал необъяснимую притягательность. В глазах Коэцу таился глубокий теплый 
свет. Мгновение, и в них заиграла улыбка, словно он узнал в Мусаси старинного 
знакомого. 
    — Добро пожаловать, молодой человек! Матушка чем-то помешала вам? Мне сорок 
восемь, можете вообразить, сколько ей. Здоровье у неё крепкое, но порой она 
жалуется на зрение. Если она допустила оплошность, примите мои извинения. 
    Коэцу, отложив кисть и бумагу, склонился было в низком поклоне. Поспешно 
опустившись на колени, Мусаси попытался остановить его.