Чай всегда полезен после боя, так, во всяком случае, считает князь Маэда. Чай 
укрепляет дух. Не знаю лучшего средства. По-моему, действие рождается из 
состояния покоя. Подождите немного, я к вам присоединюсь. 
    Значит, Коэцу знал о поединке! Может, в этом нет ничего необычного, ведь 
храм Рэндайдзи находится через поле от того места, где они сейчас сидели. 
Интересно другое — почему Коэцу раньше не упомянул о поединке? Воспринимал ли 
он сражение как нечто чуждое его миру? 
    Мусаси, взглянув на мать и сына, опустился на ковер. 
    — Если вы настаиваете... — произнес он. 
    — Угощений особых нет, но нам приятно ваше общество, — сказал Коэцу. 
    Коэцу, закрыв тушечницу» придавил ею рисунки, чтобы их не унес ветер. 
Крышка тушечницы сверкнула в его руках. Она, похоже, была позолоченной, с 
инкрустацией из серебра и перламутра. Мусаси наклонился, чтобы рассмотреть 
тушечницу. Крышка оказалась неяркой и роскошной. Прелесть ее состояла в том, 
что она повторяла в миниатюре многоцветную живопись с позолотой, которая 
украшала замки в период Момоямы. На тушечнице лежал отпечаток времени, 
тускловатая патина свидетельствовала о давно минувших славных днях. Мусаси 
любовался тушечницей, которая действовала на него успокаивающе. 
    — Я сам ее сделал, — скромно заметил Коэцу. — Нравится? 
    — Вы можете работать по лаку? 
    Коэцу молча улыбнулся. Произведение человеческих рук восхищало этого юношу 
больше, чем красота природы. «Впрочем, он ведь из провинции», — снисходительно 
подумал Коэцу. 
    — Тушечница изумительна! — восторженно продолжал Мусаси. 
    — Я сказал, что сделал ее своими руками, но стихи на ней написал Коноэ 
Нобутада. Так что это наше совместное произведение. 
    — Это те Коноэ, из которых происходят императорские регенты? 
    — Да. Нобутада — сын последнего регента. 
    — Муж моей тетки много лет служит у Коноэ. 
    — Как его зовут? 
    — Мацуо Канамэ. 
    — Я хорошо знаю Канамэ. Мы встречаемся в доме Коноэ. Канамэ иногда посещает 
и меня. 
    — Неужели? 
    — Матушка! Как тесен мир! Жена Мацуо Канамэ приходится ему 
    тетушкой! 
    — Не может быть! — воскликнула Мёсю. 
    Мёсю расставила на коврике чашки. Видно было, что она в совершенстве знает 
чайную церемонию. Ее движения были грациозны и естественны. В свои семьдесят 
лет она была воплощением женственности и утонченности. 
    Мусаси страдал от сидения в официальной позе, которая, как он полагал, не 
отличалась от позы Коэцу. К чаю было подано пресное печенье, известное под 
названием Ёдо Мандзю. Печенье изящно покоилось на зеленом листе явно нездешнего 
растения. Мусаси знал, что существуют строгие правила чайного этикета, так же 
как и в фехтовании. Наблюдая за Мёсю, он восхищался ее мастерством. Мусаси 
определил ее манеры в привычных понятиях фехтования: «Само совершенство. Не 
открывается ни с какой стороны». Когда Мёсю протянула ему чай, Мусаси поразился 
сверхъестественной отточенностью движений, не уступающей той, что демонстрируют 
выдающиеся фехтовальщики. «Это и есть Путь, сокровенная суть искусства. Ее 
необходимо постичь, чтобы добиться совершенства в любом деле», — думал Мусаси. 
    Его внимание привлекла чашка. Мусаси впервые в жизни присутствовал на 
чайной церемонии и не имел понятия об ее этикете. Чашка удивила его тем, что, 
казалось, была слеплена ребенком, игравшим с глиной. Цвет ее придавал густой 
зеленой пене на поверхности чая воздушность и безмятежность неба. 
    Мусаси беспомощно взглянул на Коэцу, который, съев печенье, бережно держал 
обеими руками чашку. Так оберегают что-то теплое в холодную ночь. В три глотка 
Коэцу выпил чай. 
    — Господин Коэцу, - обратился к нему растерянный Мусаси, — я темный 
деревенский парень и ничего не смыслю в чайной церемонии. Я даже не знаю, как 
правильно поднести чашку ко рту. 
    Мёсю мягко упрекнула его: 
    — Не имеет значения, милый юноша, В чайной церемонии не должно быть ничего 
вычурного или мистического. Если вы из деревни, так пейте, как принято у вас на 
родине. 
    — А так можно? 
    — Разумеется! Строгих правил нет. Они определяются сердцем. Думаю, что и в 
Искусстве Меча так же заведено. 
    — Вы правы. 
    — Если думать об этикете, то чай не доставит наслаждения. Скованность во 
время фехтования неуместна, так? Она вредит гармонии меча и духа. Правильно? 
    — Да, госпожа. 
    Мусаси невольно склонил голову, ожидая продолжения урока. Старая монахиня 
рассмеялась, голос звучал тонким серебряным колокольчиком. 
    — Какая нелепость! Рассуждаю о фехтовании, ничего в нем ж смысля. 
    — Я выпью чай, — сказал Мусаси, не чувствуя прежней неловкости. Он 
устроился поудобнее, скрестив затекшие в официальной позе ноги перед собой, и 
одним духом опорожнил чашку. Чай оказало очень горьким. Мусаси не сказал бы, 
что чай ему понравился, даже из вежливости. 
    — Еще одну? 
    — Нет, спасибо. Достаточно.